Конь бѣлый

— Этот человек — палач, — сообщил Ширямов. — Он вешал наших товарищей. Почему вы обижаетесь?

— Александр Васильевич, адмирал… — укоризненно усмехнулся Чудновский, — откуда такая гордыня… Ваш Христос умер на кресте рядом с разбойниками.

Пепеляев запел «Марсельезу», снова по-французски, это взбесило Чудновского: «Я же сказал: заткнись!» — яростно прокричал в лицо, но премьер-министр уже терял контроль над собой:

— Послушайте, мы всегда были с народом! — с пафосом сообщил. — Да здравствует народ!

— Иди-иди, — улыбнулся Ербанов, — щас будем тебе яйца резать.

Вышли во двор, светало, фонари медленно сливались с бледным утром.

— Конвой сюда! — крикнул Чудновский, и начальник конвоя, молодой, в студенческой шинели, с правой рукой, словно прилипшей к папахе, побежал и тут же вернулся с красноармейцами. Те были растеряны, переглядывались, видно было, что подобное совершалось в их жизни впервые. Здесь к Пепеляеву вернулся разум.

— Ваше высокопревосходительство… — едва слышно сказал Колчаку. — Простите меня Христа ради…

— Чего наша не идет? — весело спросил Ербанов. Пепеляев засучил ногами:

— Мне нужен священник.

— Что? — Чудновский обошел вокруг обреченных. — Вам, адмирал, тоже нужен священник? Как странно… Вы отправили на гибель тысячи рабочих, но никому не дали проститься с близкими…

— Это разные вещи, — сказал Пепеляев.

— Наверное. Но тогда вам придется удовлетвориться мною. Представьте, что священник — это я, — перекрестил неуклюжим, размашистым крестом обоих сразу — снизу вверх и справа налево.

— А у меня батюшка был батюшкой, — скаламбурил Ширямов. — Нечего время тянуть, давай, марш-марш!

— Обнажите мою голову… — Пепеляев был бледен, губы дергались. Конвойный снял с него котелок и передал «студенту». — «Со святыми упокой, — хрипло, на низах запел Пепеляев, делая первый шаг. Двинулся Колчак, все остальные. — Христе, души ра-аб Твои-их, идеже несть болезнь, печаль, ни возды-ха-ни-е-ее, но жизнь бес-ко-неч-на-ая…» — продолжал петь, крестя лоб обеими скованными руками, премьер-министр.

Вышли на кладбище у Ангары, сквозь покосившиеся кресты мела поземка, «студент» подбежал к Чудновскому: «Внесите ясность: копать яму или нет?» — «Я внятно сказал: не надо». «Студент» зарысил к могильщикам, те вымеряли лопатами размеры ямы. «Копать не надо, — сообщил радостно. — Топить будем, идите, полынью бейте». — «Революция требует — сделаем», — отозвался могильщик, покорно взяли пешни, лопаты, зашагали к реке.

— Ну что вы тащитесь, что вы тащитесь! — орал Чудновский, нервы у него явно сдавали.

— Все готово! — «Студент» бегал взад-вперед с рукой у папахи, он напоминал сумасшедшего, только что сбежавшего из скорбного дома.

— Становись! — скомандовал Чудновский словно на плацу, и было непонятно — относится эта команда к палачам или к жертвам или к тем и другим. Впрочем, ее действительно выполнили все: красноармейцы с винтовками «на ремень» приплясывали, пристукивали, переминаясь с ноги на ногу, и вытягивались в жиденькую цепочку напротив Колчака и Пепеляева. Адмирал стоял «смирно», Виктор Николаевич опустил голову и тянул из последних сил: «…якоже повелел еси, создавый мя и рекий ми…»

— Господин комиссар… — вдруг сказал Колчак.

— Просыпайтесь, просыпайтесь! — кричал Чудновский своей команде. — Извините, Александр Васильевич, я слушаю вас?

— У меня в кармане золотые часы.

— Внимание! За-ря-жай-й-й! Да-да, и что же?

— Я прошу переслать их в Париж, сыну.

— Седмери́цею пещь халде́йский мучи́тель, богочестивым неистовно разжже́, силою же лу́чшею спасе́ны, сия́ ви́дев… — кричал Пепеляев.

— Целься! — Чудновский подошел, вытащил из кармана шинели адмирала часы, с любопытством щелкнул крышкой, послышались переливчатые такты «Коль славен». — Не беспокойтесь, все будет сделано. — Отошел и сипло: — Залпом… Пли!

Ударили разрозненные, нестройные — странно и плохо совпавшие выстрелы. Колчак рухнул на спину и остался недвижим, Пепеляев медленно опустился на колени, и продолжал молиться:

— Отроцы, благослови́те, свяще́нницы, воспо́йте, лю́дие, превозноси́те во вся ве́ки!

— Залпом!!! — задохнулся Чудновский. — Стрелять! Стрелять, трусы, сволочь, всех под трибунал, всех!

Переглядывались, мялись, кто-то щелкнул затвором, но никто не стрелял.

«Студент» подскочил к Пепеляеву, словно в танце, припрыгивая, тыча наганом в лицо, в грудь, начал стрелять, Пепеляев поперхнулся на полуслове и сполз. «Студент» оглянулся, призывая Чудновского в свидетели: вот, теперь все сделано как надо. Но Чудновский не поверил.

— Дай сюда! — вырвал наган из рук «студента», попытался выстрелить — увы, барабан был пуст. — Скотина! — захрипел. — Все сюда! Все — если жить хотите!