Конь бѣлый

…Недели через две, пробираясь то на попутных телегах, то на подножках поездов — мороза и ветра не боялся никогда, — оказался в красном городе Иркутске. То, что увидел, — потрясло: лозунги, транспаранты, протянутые поперек улиц, обещали уже завтра равенство, справедливость и всеобщее счастье. Но счастливых на улицах не было: озабоченные лица, бегающие глаза, на вопрос — молчание или усмешка: «А ты откуда? Может, тебя до милиции проводить?» — не город, печальный паноптикум, театр абсурда. Но и среди повылезавшего из всех щелей сброда не поскользнулся Корочкин: цель была — спасти Тимиреву. Эта цель и вела, и давала силы.

Анну Васильевну искал по ночлежкам, объявлениям на стенах: может быть — думал — хочет снять квартиру, он догадается, поймет, но — не было ничего в объявлениях, и ночлежки не дали ни малейшей надежды. След канул, и Корочкин чувствовал, что у него нет решения. Однажды, проснувшись рано поутру (снимал угол у сапожника), подумал: «Ведь ищу, потому что уверен, знаю: от места гибели близкого человека такая женщина, как она, не уйдет, во всяком случае — сразу. Что это значит? Вполне возможно, что, находясь в городе, она все время приходит к этому пресловутому месту гибели. Тюрьма? Черт его знает… Тюрьмы при царе для казней через повешенье, может, и были оборудованы, но вот для расстрелов… Вряд ли. Убивали вне тюрьмы. Но — неподалеку. Далеко вести — опасно. А вблизи? Где вблизи?» Эти рассуждения натолкнули Корочкина на неожиданно простую мысль: обследовать все, что расположено вокруг тюрьмы. Поначалу ничего обнадеживающего не обнаружил, но в первый же приход на кладбище увидел на берегу неясный женский силуэт. Еще боясь поверить в удачу, бросился к незнакомке и — о счастье! — это была она, Анна Васильевна.

Корочкина она не узнала (сколько и виделись? Раз, может — два, да и то — какое внимание могла обратить она, Первая дама, на какого-то офицера контрразведки, да еще и «крайне реакционного», как его называли?) — вгляделась с ужасом, отбежала:

— Вы хотите меня ограбить? У меня ничего нет, уходите!

Он едва не расплакался:

— Анна Васильевна, да ведь это я, я…

— Что значит «я»? — наступала она. — Я вас не знаю! Уходите!

Развел руками, опустил голову:

— Что ж, неужто не вспомните? Я ведь как-то был на докладе у Верховного, там вы присутствовали и Надежда Дмитриевна, жена Алексея Александровича Дебольцова… Вам… скоро? — бросил взгляд на заметный уже живот. — Вы не бойтесь. Я к вам от границы иду. Дебольцовы кланяться велели, — улыбнулся: — А я ведь не верил, что найду вас…

…Через два часа привез ее на вокзал, там свершилось чудо: почти сразу удалось сесть в поезд, отходивший в сторону Омска. Там были у него явки, люди, надеялся: ну, не всех же подмела Чека?

В поезде едва не напоролись: попросил бородатого мешочника подвинуться, забывчиво пригласил Тимиреву сесть — приличными словами, как когда-то. Матрос, яростно наяривающий на трехрядке, услышал, перестал играть и уставился, как будто живого Ленина увидел. «Контряк, б… — вылупился, схватил за рукав: — А ну, пойдем… А это кто? Антанта? Я вас, падлов, выведу на чистяк, я работу Чеке найду!» Корочкин разухабисто кивал, что-то мычал — на народном, как ему казалось, языке, наконец, когда уже стало ясно, что на ближайшей остановке придется стрелять и бежать (а как она побежит? В своем-то положении…) — по непостижимому наитию вырвал у склочного матросика гармонь, заиграл «Интернационал» и спел мгновенно сочиненные слова:

Весь мир насилья мы разроем
До основанья, а затем —
Мы сволочь в землю всю зароем,
А кто был всем — сгниёть совсем!

Матрос полез целоваться, мир был восстановлен навсегда, обменялись адресами — полоумный служил во Владивостоке. Корочкин дал адрес Мраморного дворца в Петербурге и добавил на прощанье: «Как приедешь — меня спроси — меня вся ячейка знаить: Геннадий, он же Самуил Пнев-Луначарский! Уж и попьем мы с тобой — всласть!» Покосился на Анну Васильевну, она сидела с закрытыми глазами, лицо мокрое от слез, испугался: а вдруг похабное его поведение заставило расплакаться?

Нет, слава Богу… Просто Анна Васильевна видела странный сон: разоренная церковь, разбит алтарь, иконы растоптаны, и покачиваются при входе два венца сверкающих, и они с Александром Васильевичем идут об руку к этим венцам, но гаснут свечи и чей-то печальный голос произносит слова исследования погребения: «Кая житейская радость пребывает печали непричастна; кая ли слава стоит на земли непреложна…»

И вот — Омск, проверку на вокзале удалось миновать, затея была рискованная, многие могли бы узнать Анну Васильевну, но Корочкин надеялся на ее новое, совсем неприметное, обличье: помнили даму, а кто это теперь?