Конь бѣлый

Когда немцы ушли, направился к Анфисе, но ее не было, дверь спальни украшал огромный висячий замок. «Посоветоваться не с кем… — пробормотал раздраженно. — Но ведь не может быть, что она дурила меня, идиотка? Что это было? Плод расстроенного воображения? Живая Тимирева? Мрак…» И Корочкин решил сделать то, что давно следовало сделать: найти следы Татьяны, своих бумаг. В конце концов, компрометирующий Зуева материал тоже скоро понадобится.

…Но бывшую свою ЯК не нашел. Вместо добротного одноэтажного дома увидел пустырь и руину — только проемы высоких окон и длинная наружная стена отдаленно напоминали Татьянину собственность. Вспомнил ее раздраженный голос, наполненные слезами глаза: «Этот дом куплен на наши деньги, мы были счастливы здесь, а теперь коммунисты желают всех «уплотнить», жилье превратить в коммуналку, чтобы прихвостни доносили, а власти вылавливали». Нет, это определенно тот самый дом…

Уже хотел уходить, когда из-за трансформаторной будки послышался истеричный крик: «Стойте, стойте! Куда же вы?» Ковылял, опираясь на палку, седой как лунь высокий человек в старорежимной, хорошего материала, тройке. И вдруг подогнулись ноги, в голове застучало — о боже мой, да ведь это же…

И вправду, то был Алексей Спиридонович, молчаливый Танин супруг, заводской мастер с Путиловского, постаревший, смятый, ненормальный какой-то. «И чего это меня затрясло, — подумал Корочкин. — Должно быть, Татьяны любезной и в помине больше нет, и не искал ее, потому что знал непостижимым образом: нету больше верного друга…»

— Не отпирайтесь, вы пришли к Тане! — кричал несчастный. — Вы были у нас в двадцатом, я вас помню!

— Вы очень разговорчивы, это странно, тогда было совсем иначе.

— Конечно! — обрадовался. — Мы с Таней были живы и даже счастливы тогда, теперь я покойник, да-да, разве не видите? Послушайте… — схватил за руку. — Слышите, как лопнула струна?

Издалека и в самом деле донесся меркнущий, вибрирующий звук.

— Вот-вот! Это они кому-то еще прострелили затылок! Это всегда слышно — они скрывают, но я-то знаю, слышу! — Снял шапку, опустил голову. — А Тани больше нет…

— Я… я только хотел забрать свои бумаги, — сказал надтреснутым голосом. Мастер почему-то испугал Корочкина.

— Бумаги? — удивленно переспросил Алексей Спиридонович. — А зачем? Зачем вам какие-то бумаги, когда Таня умерла! Ее убили! Они прострелили ей затылок — я слышал в ту ночь звук лопнувшей струны… — встал «смирно», положив шляпу на согнутый локоть левой руки — по-военному. — Пусть слуги тьмы хотят насильно связать разорванную сеть… — сначала речитативом, потом запел, страстно, убежденно, как религиозный гимн. — Слепое зло падет бессильно, добро не может умереть! Не может! Но почему-то умерло… Послушайте, я желаю вам добра, пойдемте, это недалеко, за углом, там славные ребята, у них щит и меч, они совсем не больно убьют вас — а зачем вам жить? Мне, всем? Бес-по-лез-но. Вы поняли, что нас на самом деле нет? Нет Тани. Нет меня. Нет вас. Как хорошо, правда? Идемте! — Потащил, втыкая палку в землю, и улыбка блуждала по иссохшим губам. Следовало идти в церковь — Татьяна наверняка отдала пакет отцу Виктору или еще кому-нибудь, люди верные, и, стало быть, надежда есть…

* * *

Храм был пуст, от только что окончившейся службы остался сизый дымок под куполом и характерный запах. Сразу вспомнил: «Ваши пальцы пахнут ладаном, а в ресницах спит печаль… Эх, Таня, Таня, что же ты, матушка, не убереглась…»

Подошел к Распятому с предстоящими, опустился на колени: «Упокой, Христе, душу рабы Твоей Татьяны в месте светле, в месте злачне, в месте покойне и сотвори ей вечную память…» Решил было отыскать батюшку, но подумал, что навязываться опасно — мало ли кто теперь здесь служит, надо окольным путем. Встал с колен и увидел у иконы Смоленской Божьей Матери женщину примерно своего возраста, в черном, худую, только глаза на белом ухоженном лице горели неукротимо. Она перехватила взгляд и явно дожидалась. Подошел:

— Мне отец Виктор нужен… — Это, конечно же, было только озорство, так, ерундистика, ну откуда первая встречная может знать пароль?

Но она отозвалась:

— Вам зачем?

И, еще не веря в удачу, продолжал:

— Дело есть. — Она знала:

— У вас умер кто-то?

— Хочу помолиться об убиенных друзьях. — Ну, слава Богу, еще не все кончено.

— Давно?

— С восемнадцатого. — Все в нем пело и ликовало: везунчик.

— Тогда пойдемте… — И показалось Корочкину, что едва заметная улыбка вдруг скользнула по ее увядшему лицу.

Она жила в центре города, в доме новой постройки, в глубине двора. Когда вошли — Корочкина поразила большая прихожая с монументальной вешалкой и добротным трюмо красного дерева, по стенам висели афиши — московские, ленинградские, всякие. «Арию Ленского исполняет…» — далее следовала фамилия, которой он не знал, да сколько времени прошло, когда последний раз был в опере… Аккуратно подвела губы, оглянулась: «Меня зовут Антонина Петровна. Себя можете не называть, я все понимаю. Прошу в комнату».