Конь бѣлый

— Это значит, тебя на картине с таким названием изобразил художник Крамской?

— Слушай… Я всяких дураков видала… Я не знаю своей подноготной, понял? Была бабка, не моя, воспитывала, потом умерла, это все. Мне милиция паспорт не выдала — без метрики. А где я возьму?

— Забавно… И что же? Вместо паспорта?

— Вид на жительство с пропиской. Три года назад подобрал… То есть — вышла я замуж за врача собачьего, ветеринара. И если бы не он — кранты…

— Еще одну записку… Покажи! — Взглянула с испугом:

— Ты колдун, что ли?

— Шаман. Показывай.

И эту прочитал вслух: «Живой, не отказывай, любимая…» — нахмурился: — Мертвый твой объевшийся. Нету его.

Закричала, заплакала, и, уже понимая, что ничего не докажет, не объяснит, — бубнил ей в ухо:

— Бумага разная, почерк — тот же.

Услышала:

— Ну и что? Один человек писал — в разное время.

— Одним и тем же карандашом? Но больно они с тобой и цацкаются… Не реви! Это прием разведки, чтобы завербовать тебя, поняла? Им позарез нужна надежная квартира. Не плачь… Когда мы с тобой отыграем свои роли в их спектакле — и нам будет вешалка, или яд, или пуля. Вывод: когда они будут уходить — станешь меня отпускать. Что написать в отчете — сочиним, не беспокойся… Ты, девка или баба, — неважно — пойми одно: что там потом станется — бог весть, а сейчас мы с тобою — естественные союзники.

* * *

На другой день он отправился с ними на ознакомительную экскурсию к заветной дороге. Ах, как сияло солнце, как кудрявились облака, и ветерок шевелил слегка пожухлую листву — радоваться бы… Но Корочкин шел молча, угрюмо, накануне вечером он полностью погрузился в трагические сводки Информбюро и с ужасом и даже отчаянием осознал вдруг, что страна погибает неотвратимо и жить ей, стране, остается всего ничего. Господи, думал, да если наводнят Россию эти, с черными петлицами, самоуверенные, наглые, убежденные в своей исторической миссии цивилизовать низших и уничтожить ненужных… Сверхчеловеки, походя делающие громоподобные непристойности за столом, во время еды, — что же ждет несчастный народ, и без того обобранный, обворованный и растоптанный кучкой безудержных палачей, добивающихся на свой манер передела душ человеческих… Изредка бросая взгляды на их сосредоточенные, полные ожидания лица, думал огорченно: да нет же, нет… Нормальные люди с нормальными человеческими эмоциями, их немецкие лица ничем не отличаются от русских: если перемешать толпу немцев с толпой русских, лишь бы в похожей одежде все были, — разве поймешь, кто есть кто? Так в чем же дело, господи, что их толкает к ненависти, убийству? «А меня что толкает? — странная возникла мысль, удивился и даже расстроился: — Да ведь они похожи — коммунисты и национал-социалисты. Внешне: «партия, вождь, великая цель». По сути: любой ценой переделать человека, заставить его служить как бы и своим интересам — ну кому это не надо земли, хлеба, зрелищ? А с другой стороны — отнять у каждого живую душу, поставить в строй и с общей песней — шагом марш в рай… И — ничего своего. Все общее. Вождь и Родина — превыше всего. Твоя жизнь — ерунда. Жизнь народа — все. Но ведь Господь создал каждого из нас по образу и подобию Своему… Им не нужен Господь, им — фюрер. Вождь. Гитлер. Сталин. Будьте вы все прокляты, нечисть…»

Пришли, провел элегантно носком сапога по колее:

— Здесь.

— Как проверить? — Красавчик щурился на солнце, глаз не видно было.

— Вы меня удивляете. Я вам что говорил? Гать. Вот она… — Сгреб ногой землю, обнажилась часть комля.

— Гать, гать… — удивленно произносил Красавчик. — Это что, сленг? Местный жаргон?

— Не знаешь русского языка, пуся. Настил из бревен, веток толстых — это гать.

— Как раскопать и достать? Ты можешь это сделать?

— Ну что вы, гауптштурмфюрер… Достояние Рейха? Вы не понимаете: я убежден, что лично…

— Заткнись… — ощерился Длинный. — Имя — не называть. Ты, морда славянская, недостоин, ты понял? Или повторить «хаусгеноссеншафт»?

— Господа, вы меня неправильно поняли. Хорошо. Ввиду особой ценности объекта… А что вы потом напишете в отчете? Что такую тонкую работу поручили недочеловеку?

— Он измывается, но он — прав, — сказал Длинный. — Придется самим. Дай нож.

Он копал яростно, потно, не жалея себя, но мгновенно устал и начал ругаться:

— Последний раз… я копал… яму в саду… своего отца… под яблоню. Он надоел мне, он нами командует, офицерами СД, сволочь, я жалею, что мы его тогда не прикончили, раб вонючий, сжечь бы его живьем!

— Твоя фотография — черно-белая, мало что понятно. — Красавчик насмешливо улыбался. — Ты не водишь нас за нос? Потому что если ты посмел поиздеваться над нами всласть — тебя ждет суровая кара, ты понял?

— Так точно, суровая кара. Но я не боюсь. Потому что совесть моя — вашего верного помощника и сочувствующего партии — у нас, знаете ли, тоже есть партия и такое понятие, как «сочувствующий». Это почти полноценный партеец…

— Я тебе сейчас язык в горло вобью! — не выдержал Длинный.

— Терпи, Эрик… — Красавчик наклонился к яме, там показалась берцовая кость, потом бедро и голень, стопа была скрыта остатком сапога.