Конь бѣлый

— Только подумай прежде… — не поднимая головы, сказал Красавчик. — Мне не нравятся твои намеки. Вспомни, из какой прекрасной материи сшиты мои кальсоны. И портянки.

— Фи, за столом…

— Я тебе напомню: в эту материю у вас заворачивают мертвецов. Трупы. Ты хочешь стать трупом?

— Бог с вами, гауптштурмфюрер, о чем вы говорите! Тост прекрасный: о, майн либер Августин, Августин, Августин! Хорошо, правда? — поднял стакан, улыбнулся и выпил до дна. — Невероятно! И водочка хороша!

— Ты алкоголик? — Красавчик смотрел почти сочувственно.

— Я — русский. В отличие от тебя. — Корочкин покачал столовым ножом перед носом немца, тот перехватил, отобрал, швырнул на стол:

— Мы здесь решаем, кто русский, а кто нет. Усвоил?

— Усвоил! — заорал Корочкин не своим голосом. — Бриллиант императрицы русской, она же близкая вам по крови принцесса Гессенская, — в этом городе. Зуев, которым интересовался герр Краузе, — тоже в этом городе. А иначе зачем бы вас сюда прислали? Не пипиську же мне держать, чтобы я штанов не замочил? Ха, господа ферфлюхтеры, и еще раз — ха! Без меня, — сделал непристойный жест, — вот вам Зуев! И вот вам бриллиант! А чего не пьем-то? Чего не пьем? За Гитлера — он хороший паренек, тем более — вы его так уважаете, а мне вы — почти родные. И за Сталина — он тоже хороший паренек, его здесь все уважают. Правда, я срать на него хотел, но разве мое мнение имеет значение? — Водка полилась через край, но увлекшийся Геннадий Иванович не замечал этого. — Ну и главный тост: за Марла Каркса, догадайтесь, кто этот светоч немецкой нации… Ой, пролилось, но это ничего, еще нальем. Вы мне подмигиваете в том смысле, что Карл — еврей? И немецкую нацию просветить никак не может? Напрасно, господа, очень даже напрасно, ведь именно этот товарищ, геноссе, камрад, аппасионар придумал социализм, который мы едим двадцать четыре года, а вы соответственно — восемь!

— Заткнись. Пока цел.

— Хорошо, хорошо, я же все время стараюсь, чтобы вам было лучше. Знаете что? А? Идея! Мы объединимся! Мы сольемся! Хаусгеноссеншафт — вот что нас всех приведет в чувство! Вы согласны?

— Но ведь нет девочек. Вот и хозяйка отказала нам в своем присутствии, — развел руками Красавчик.

— Ну и что? Подумаешь! А мы? Мы с вами? Мальчики? Это будет прекрасная мужская забава! Я слыхал, что в Германии среди уголовников эта забава имеет большую популярность.

Они свалили его на пол и били смертным боем минут пять. Когда перестал стонать и подавать признаки жизни — вздернули на стул, и Длинный вылил на корочкинскую разбитую голову графин воды. Пришел в себя, потрогал раны и ссадины, улыбнулся:

— Господа, господа… Странно все же. Мы с вами офицеры, мы делаем одно общее дело, а вы посмотрите: вам белье меняют каждый день. А мне — совсем не меняют. Где справедливость, господа? Где социализьм?

Длинный схватил за лацкан пиджака, подтянул к себе:

— Заткнись, фофан. Если ты будешь много болтать — твои зубы выскочат из задницы и будут маршировать до самой Москвы, ты понял?

Красавчик полил Корочкина водкой из стакана:

— Остынь. Надо папу слушаться, сам говорил.

— Я холоден, как лед, и обожаю папу!

Длинный завел патефон, поставил пластинку, это был «Августин», настоящий, на немецком языке. Красавчик прислушивался некоторое время к завлекательной, ностальгической песенке, потом стал раскачиваться, поднялся, приложил ладонь ко лбу трагическим жестом отчаяния, закрыл глаза, левую руку согнул в локте и плавно закружился в танце. Корочкин угрюмо сидел за столом, Длинный стоял у патефона и равнодушно наблюдал за своим товарищем: он был менее эмоционален. Наконец, накружившись всласть, Красавчик сел.

— Ты все понял? Тебя не придется больше учить?

— Ну что вы… Я вам так благодарен. Что я должен делать?

— Помни: мы ликвидируем тебя при малейшем неповиновении.

— Я убежден в этом, не сомневайтесь, — преданно смотрел в глаза, и хотелось рассмеяться: «Вы профессионалы, ребята, вы молодцы, но вы — немцы, и с этим ничего не поделаешь. Почему? Потому что я вас понимаю очень хорошо. Вы же меня — не понимаете совсем».

— Слушать приказ. — Голос гауптштурмфюрера зазвенел. — Наблюдаем у лесной дороги. Повозки, автомобили, прохожие. Составляем график движения. И в самый тихий час — раскоп.

— Так… Мне, конечно, с вами.

— Пока не знаю.

— Понял. Именно поэтому я бы хотел…

— Ты можешь хотеть только в сортир, ты понял? Больше молчи — дольше проживешь.

— Слушаюсь. Можно спросить: а если я встречу Зуева?

— Ты поцелуешь его в задницу. Не вздумай попасться ему на глаза! Это провал, ты понял? И вообще: ты ведь его не знаешь, не так ли?

— Так точно. Мне будет позволено дышать свежим воздухом?

— Ты, случайно, не хочешь сбежать?

— Ну что вы… Как такое могло прийти вам в голову!

— Ты будешь дышать только под нашим контролем, усвой это.

* * *

На следующий день они велели Корочкину идти в город и покрутиться у здания УНКВД, понаблюдать — не появятся ли знакомые лица. Слежки не скрывали, шли по пятам.