Конь бѣлый

На обрывке фотографии щурился он, Корочкин; по договоренности с Краузе это должно было служить паролем. Второй обрывок, на котором, голым по пояс, весело улыбался сам Краузе, лежал у Корочкина в кармане пиджака.

— А кто это? — спросил с дурацким выражением на лице. Они полагают себя высшей расой — нате, кушайте. Здесь все клинические идиоты.

— Покажи свою, — потребовал длинный — лет тридцати, красивый, с обликом вполне русским, впрочем.

— А у меня нету. И вообче — вам чего, ребяты?

— Показывай, а то костей не соберешь. Лагерь помнишь? Расстрелы? А, Наум Самуилович?

«Не обманывают, гады, все знают, тактику надобно сменить». — Ощерился во весь рот, вынул обрывок, соединил оба куска вместе.

— Только я вас предупреждаю, что где как бы я — это на самом деле не я. А где не я — там вполне моя улыбка, и это я. Вы сами-то знаете — кто где?

Немцы переглянулись. От этого безудержного потока слов им явно стало не по себе.

— Вот что, увечный… — недобро прищурился Красавчик. — Тебе не надо испытывать наше терпение. Ты понял? Пошли.

— А… куда? — не унимался Корочкин. Они должны понимать: просто так он им не подчинится.

— Туда, — улыбнулся Красавчик. — Лишние вопросы угрожают твоей жизни…

В город добрались во второй половине дня — ехали в поезде, шли пешком и молчали вмертвую: немцы — чувствовалось — устали, Корочкину же было не до разговоров. Ближе к окраине свернули в узкий проход — с одной его стороны темнел брандмауер двухэтажного дома, с другой — сараи. Откуда-то доносилось танго — играл патефон, безлюдно было, немец — что пониже ростом, остановился резко, швырнулся навстречу Корочкину: «А у моей да у Меланьи голубые глазики…» — изогнулся по-дурацки и, вставив Корочкину в живот указательный палец, начал вертеть, будто дыру хотел просверлить. «Ах ты, Ганс чертов…» — Корочкин не смутился нисколько — понял: выпендриваются, знание языка показывают и, стало быть, — силу. Сочинил мгновенно: «Ты, браток, своей Меланье ноги вымой в тазике! (Ладно, эсэс, сейчас вам будет по полной программе…) Я на яблоньке сижу, не могу накушаться, — надвинул Красавчику кепку на глаза. — Дядя Сталин говорит — надо папу слушаться, мин херц кёниг». — Последнюю фразу вдруг вспомнил из «Петра I» — была такая книга в его лагерной жизни: начальник держал «воспитательную» библиотеку. Вышли на пустырь, в глубине стоял двухэтажный кирпичный дом нежилого вида, с выбитыми стеклами и сорванными дверями. «Здесь, — сказал Красавчик. — Хозяйку зовут Анфисой, не вольничать, это наш человек». — «Не буду, — пообещал Корочкин. — Мне без надобности, я — импотент. Другой вопрос: дом мрачный, поди — милиция часто наведывается? Не боитесь?» — «У нас документы самые для отсутствия на фронте лучшие, Анфиса ментов потчует, когда надо, и водки мы ни для кого не жалеем». — «Вы такие богатые?» — «Ты дурак. Богата Германия. Когда государство ведет подобную операцию — деньги значения не имеют».