Конь бѣлый

— Дайте закурить. — Задымил, вглядываясь в садистскую усмешку Дзержинского — это было, только сейчас заметил, ошеломляющее сочетание: один палач под другим. Смешно… «А если согласиться? Бриллиант — черт с ним. Зуев — Волобуев — вот это фокус будет. Они станут Зуева искать, захотят завербовать — там и посмотрим. Другого такого случая рассчитаться с любимым не представится…» — Я согласен.

— Паспорт выпишем на ваше имя?

— Опасно… — Уже знал — сейчас купит их с потрохами, идиотов чванливых. — Меня многие, возможно, помнят еще. Смирнов. Смирнов Игорь Павлович. Это мой умерший дядя, он жил в Приморье, его все забыли.

— Хорошо. Ваши доводы разумны. Вопросы?

— Посторонний. Почему вы убиваете евреев? У нас их не все любят, но не трогают. Мне интересно, поверьте.

— Долго объяснять. Фюрер считает, что это паразитирующая нация, она вживается в среду того народа, среди которого существует, и обирает этот народ. Евреи неполноценны, они сами по себе ничего не создали и только пьют кровь других.

— Но в нашей истории были выдающиеся евреи.

— Чепуха. На поверку все сделанное ими — украдено у коренных народов. Я не советую вам сомневаться в этом вопросе, по нему проходит водораздел: «свой» — «чужой». Подождите в соседней комнате. Паспорт вам принесут.

Глава 11

Линию фронта ему помогла перейти немецкая фронтовая разведка. Считал ли себя предателем, изменником? Нет. Никому не изменил, никого не предал. Потому что эта Россия, которую возглавлял НКВД, была чужда ему, кто бы что ни говорил, ни объяснял, ни рассказывал. Ту Россию он любил и помнил, в этой — никогда не жил. Разве концлагерь — место жительства? Нет, конечно. Только буквы, цифры, фамилия — для тех, у кого было «право переписки». Было ли оно у него? Он не знал. Некому писать и не от кого получать.

Шел август, страна постепенно осмысливала случившееся, первые, шапкозакидательские настроения и убежденность, что «врага будем бить на его земле», улетучились как пар из остывшего чайника, на смену пришли сомнения, а за ними и страх: что будет? Но бодрые, исполненные «исторического» оптимизма речи товарища Сталина всеми воспринимались как надежная гарантия будущей победы. Это удивляло: годы заключения приучили надеяться только на самого себя и верить только себе, это правило никогда не подводило, поэтому словесные построения большевистского руководства заставляли хмыкать и кривить губу: он-то знал — что такое немцы. На собственной шкуре…

К паспорту СД выдала еще и справку об инвалидности и продовольственные карточки. В Омске их предполагалось обменять на местные и таким образом не пропасть с голоду. Когда расставались с Краузе (так звали гауптштурмфюрера), спросил: «Бриллиант самому искать? Или ждать указаний?» — «Ждать», — коротко ответил эсэсовец. «Касательно же обозначенного вами Зуева я и вовсе в растерянности. Что прикажете делать по этому поводу?» — «Ждать». — И Корочкин понял, что один он не останется, будет «подмога». «Ладно. Посмотрим», — подумал. Расстались профессионально — Краузе заставил подписать бумагу о сотрудничестве. Повязал…

* * *

И вот — Омск. Вышел из вагона — сюда многие ехали со стороны Москвы, видимо, люди мало надеялись на быструю победу и предпочитали находиться там, куда наверняка не достанут немецкие бомбардировщики. Город был прежним, новых домов мало, народу на улицах много, магазины еще торговали без карточек селедкой, воблой, пивом. Шагая по тротуару, все возвращался мысленно к самому, пожалуй, сильному впечатлению далекого уже прошлого: отъезду Колчака. Прежним оставался вокзал — пусть и упразднен большевиками «ер» в названии города; прежней была вокзальная ограда, мощеная площадь. И извозчичьи экипажи — они тоже были словно из прошлого — полированные бока, чалые или гнедые лошади…