Конь бѣлый

— Так что не грустите, друзья мои, наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами! — Корочкин широко улыбнулся.

Поддержали горячо. Между тем лейтенант подошел к пареньку призывного возраста и внимательно изучал его паспорт. «Почему не на фронте, — донеслось, — пройдемте». — «Там отметка, товарищ начальник». — «Ну и что? Я не слепой». — «Да писаюсь я по ночам, вот в чем дело!» Чекист раскрыл рот: «Издеваешься, что ли?» — «Я же говорю: отметка! Освобожден я от призыва!» Ошеломленный лейтенант оглянулся, Корочкин привлек внимание; подошел, откозырял:

— Документы.

— Мои?

— Да, ваши.

— Пожалуйста… — протянул паспорт.

— Смирнов Игорь Павлович?

— А что вы всех оповещаете, как меня зовут? Время военное, мало ли что…

— Почему не на фронте?

— А вот справка.

— Тоже писаетесь?

— Я попрошу! У меня нефрит! Мне даже Америка помочь не хочет!

Интеллигент вмешался:

— Товарищ прав! Не хочет!

— Ну, тогда пройдемте.

— Что? Впрочем… Хорошо. — Направился за милиционерами, сразу же окружившими, к выходу.

Женщина с лицом, похожим на высушенную грушу, схватила чекиста за рукав:

— Товарищ, напротив задержанного сидит его сообщница.

Это напоминало кошмарный сон. Чекист долго изучал паспорт Анфисы, подозрительно всматривался, наконец спросил: «Вы его знаете?» — «Кого?» — «Его, гражданка, не придуривайтесь». — «А вы не грубите. Как ваша фамилия?» — «Я не обязан отвечать. Так знаете или нет?» — «Он стоял на перроне, мы вместе вошли, это все. Он шпион? Немецкий?» — «Ну ладно, ладно…» — вернул паспорт, косолапя начал догонять своих.

— Товарищи и граждане! — тихо сказал Корочкин. — Я хочу публично поблагодарить женщину, только что выполнившую свой гражданский долг!

Его не тронули — то ли устали и захотелось развлечения, то ли любопытство одолело.

— И ответит тебе чей-то голос чужой… — медленно начал Корочкин. — Он уехал давно и нет адреса даже. И тогда ты заплачешь: единственный мой! Как тебя позабыть, дорогая пропажа…

Закрылась дверь, некоторое время Анфиса еще видела его среди милиционеров, но вот все исчезло. И тогда она бессильно зарыдала. Все кончено. Нет дороги, будущего, и застенчивых и мудрых людей, обещанных Вертинским, тоже нет. Все превратилось в обман и глухую безнадежность…

* * *

Корочкина задержали не случайно: художник управления нарисовал портрет человека, побывавшего на приеме у Зуева, на следующий же день. Зуев не явился на службу, на конспиративных квартирах, на явках его тоже не нашли. Патрули милиции и госбезопасности прочесывали местность в пригородах, поезда были взяты под самый жесткий контроль. Портрет-робот (в те годы это еще не называлось таким термином) получился удачным — к несчастью для Корочкина и Анфисы.

Допросили сержанта госбезопасности Узюкина, личного водителя. Он показал: «Товарищ Зуев приказал подвезти к Савельевскому переулку, там есть проходной заулок без названия, ведущий на пустырь с отдельно стоящим домом, к реке, и на четыре соседних улицы. Здесь товарищ начальник управления приказал его оставить одного и уезжать, что я и выполнил беспрекословно. Более ничего показать не имею». Опергруппа расспрашивала соседей, окрестных жителей, но ничего, представляющего оперативно-следственный интерес, не добыла. Дом на пустыре по какой-то странной случайности или халатности, может быть, внимания не привлек. В таком положении была оперативная проверка по факту исчезновения Зуева в тот момент, когда автозак с Корочкиным въезжал во двор УНКВД.

Чувствовал он себя достаточно уверенно: общение с Зуевым убедило, что в службе госбезопасности властвует показуха и начетничество и дух угодничества является определяющим. «Это небоеспособная служба, — решил после сладкого свидания. — В конце концов, прошло — пусть малое, но время, а ведь никто не хватился отсутствующих работников милиции, например». Это были факты, а не домыслы. И все же волновался, конечно…

Сквозь заднее зарешеченное окошко увидел — когда подавали задом к боковым дверям двух арестованных, их волокли, одного за другим, через двор, зрелище было подзабытое: в лагере никого не таскали подобным образом — там просто убивали и зарывали, за зоной, в лесочке. Свои же подвиги уже и не помнил.

Кто-то снаружи открыл дверцу, крикнул: «Выходи!», спрыгнул, двор не изменился, только проводов по стенам стало куда как больше и на окнах появились солидные решетки — как в тюряге, подумал. Мордатый лейтенант скомандовал: «Руки за спину. Пошел вперед!» Вошли, вестибюль тоже вполне знакомый — кишка пожарная, так его именовали когда-то, изменений нет — разве что две дурацкие фигуры у стен и дежурный с высоким противным голосом: «Деньги, документы, предметы и шнурки — на стол!» Послушно исполнил, но мордатый не удовлетворился и велел поднять руки. Потом сладострастно — в служебном, конечно, смысле ощупал с головы до ног. Нашел невыявленные часы и с видимым восторгом брякнул их об стол дежурного.

— Ведите, — распорядился тот. — Дальше я сам оформлю.