Конь бѣлый

— Вы у меня в гостях, господа. Познакомимся: я замнач контрразведки Дебольцов Алексей Александрович. Кто вы? С Верой Дмитриевной мы знакомы заочно, фотография Веры Дмитриевны и ее сестры Надежды Дмитриевны с отцом, покойным ныне, насколько я понимаю, Дмитрием Петровичем висит в нашей спальне. Мы женаты.

— Что… Кто… Кто… Женат? — вскинулась Вера. — Что вы несете, вы думаете взять меня, взять? Да никогда!

— Я вовсе не намерен вас брать… — улыбнулся насмешливо. — Я хочу спасти вас — вопреки долгу службы, исключительно из родственных побуждений. Если вас расстреляют — Надя мне не простит.

— Надя? Вы не врете?

— Я не лгу. Капитан?

— Панчин Владимир Васильевич. Не стану лукавить, полковник, я точно так же не смог исполнить свой долг, как вы — свой.

— Тогда мы поймем друг друга… Прошу. — Дебольцов показал дорогу.

В прихожей разделись. Дебольцов в задумчивости смотрел на свояченицу, догадываясь, что та — крепкий орешек и найти общий язык будет очень трудно.

— Господа, — сказал, — я проведу вас по квартире, это, верьте на слово, очень полезная экскурсия. Идемте…

Прошли длинным темным коридором и оказались в кабинете.

— Коридор темен на тот маловероятный случай, что два человека встретятся в нем. Они не должны узнать друг друга.

— Но… почему? — не выдержала Вера.

— А потому, мадемуазель, или, лучше, родственница дорогая…

— Не смейте меня так называть! — крикнула Вера. — Я запрещаю!

— Хорошо, не буду, хотя мне это очень и очень приятно. Ну-ну, я пошутил. Так вот: это явочная квартира контрразведки. Сюда является наша секретная агентура, «сотрудники», как мы их называем в охранных еще традициях… Естественно, себя мы искренне называем «трудниками», потому что, как вы уже догадались, работать с отребьем всегда трудно.

— Может быть, вы избавите нас… во всяком случае меня — от этих подробностей?

— Отчего же… Они вас тоже касаются.

— Это в каком же смысле, полковник? Вам не кажется, что разговор принимает оскорбительные формы?

— Нет, не кажется. Судите сами: здесь, в этом кабинете, на этом вот стуле, сидит представитель вашей славной коммунистической партии и продает своих товарищей нам, белым-с, за деньги-с… Золотом платим, золотом. Знаете, я многажды убеждался, что велеречивые разговоры о «верности», «долге», «товариществе», «партийной спайке» — придумка ваших мерзавцев-руководителей, которые заливают ваши дурные головы погаными сказками, сами же в эмиграции, пьют кофе и читают газетки на бульваре…

— Вы не смеете… Не смеете! — Вера рванулась к выходу, Панчин остановил ее.

— Полковник, я надеюсь, мы не перейдем границ дозволенного…

— Нет, не перейдем. Но когда еще у большевички Веры Дмитриевны будет возможность узнать правду из недр, так сказать… Да, свояченица, да… Один агент сидит на этом стуле и продает, второй ожидает в прихожей, и, чтобы они не встретились, этого я увожу черным ходом. В таких квартирах всегда должно быть два входа, они же — выходы… Идемте, я покажу вам гостиную…

…И Вера увидела огромную комнату, залу о два окна; длинные, красивые шторы тисненого бархата не пропускали дневного света, горели свечи, рояль темнел в углу неясным пятном, у окна стояла женщина в длинном платье, у нее были светлые волосы и овал лица такой знакомый, такой узнаваемый…

— Нет… — Вера сделала шаг назад. — Нет.

Между тем Надя уже шла навстречу:

— Вера, Верочка, милая… ты спасла меня тогда, храни тебя Бог…

— Мне нечего тебе сказать. — Вера поджала губы. — Полковник… Родственник. — Губы Веры исказила сумасшедшая улыбка. — Если экскурсия окончена и вы не обманываете — позвольте нам уйти.

— Но… это же ваша сестра! — с упреком произнес Дебольцов.

— Она не может быть моей сестрой, потому что она — ваша жена! Ты жена палача! Как ты смогла, как забыла о папе, обо всем… Ненавижу, ты мой враг, мы уходим! — И снова Панчин вмешался, остановил:

— Не торопись.

— Вера Дмитриевна… — Дебольцов пытался найти какие-то — единственно возможные слова — и не находил. — Вера Дмитриевна, я ведь ничего не прошу у вас, ничего… Льется кровь в борьбе за правое дело, вот и все. Но вы не понимаете, что находитесь в руках скользких мерзавцев, мне не удается убедить вас…

— Если вы еще раз оскорбите партию — я просто сдамся, понимаете? Для того только, чтобы и вам загнали иголки под ногти и вы поняли, кого представляете и защищаете!

— Наши методы безнравственны, вы хотите сказать? Да! А ваши? Лучше? Кто вверг Россию в братоубийство, Вера Дмитриевна? Не будем считаться… Судьба свела нас здесь, в море крови и ненависти, близких, любящих людей. Неужели мы не услышим глас неба?

Подошел к роялю, взял ноты с пюпитра, показал Вере и вдруг улыбнулся странной, нездешней улыбкой, как будто увидел недоступное, не позволенное человеку…

— Эти стихи дал мне Государь, когда он… Когда он… Был мертв…

Вера посмотрела на Панчина:

— Сумасшедший дом…

Панчин молчал. Между тем Надя подошла к Дебольцову и встала у рояля, Дебольцов же развернул ноты, опустил руки на клавиши, и узнаваемые звуки — Вера могла бы поклясться — поплыли по комнате. Эта мелодия — во вступлении, во всяком случае, напоминала раннего Бетховена…