Конан "Классическая сага"

Некоторые упорно не хотели пускаться в это фантастическое приключение, пока Конан не привел два убедительных довода в пользу такого рискованного предприятия. Во-первых, они отправлялись в плавание ради приключений, славы и добычи и, без сомнения, в изобилии найдут все это на Семи Островах легендарной Антилии, среди древних развалин последних городов атлантов. Во-вторых, он обещал самолично выбросить любого брюзгу за борт на поживу кракенам. Подобные увещевания оказались на удивление убедительными.

И всё же, чем дальше они уплывали от знакомых берегов, тем сильнее рос среди команды какой-то суеверный ужас. Матросы вспоминали старые сказки, где говорилось, что мир кончается сразу за линией горизонта. Там земля образует огромный крутой уступ, с которого бесконечным потоком низвергаются воды океана. Они летят все дальше и дальше вниз, чтобы в конце с оглушительным грохотом обрушиться на самые основы неподвижной Вечности. По этим сказкам корабли, уплывшие за видимую линию горизонта, вскоре захватывались могучим, неумолимым течением, которое выносило беспомощную, вопящую от ужаса команду прямо к уступу на границе мира.

Конан резко обрывал подобные разговоры, с треском сталкивая пару голов друг с другом и доказывая с неумолимой логикой, что с каждой лигой их продвижения к западу горизонт явственно отступает на то же расстояние.

И они плыли далее, с парусами, наполненными ровным свежим северо-восточным пассатом. Впереди лежал неизвестный мир, вокруг же, насколько хватало глаз, простирались таинственные водные пустыни, где под вспененной ветром поверхностью моря их могли подстерегать ужасные обитатели океанских глубин. Конана мало страшили морские чудовища. Он встречался лицом к лицу с воинами, древними колдунами, отвратительными монстрами, демонами и даже с богами. И в конечном итоге все они оказывались уязвимыми для острой стали. Но из предосторожности он всё же заставил корабельного плотника смастерить катапульту и слепить смолистые жирные шары из чёрного дегтя, в нутро каждого из которых было налито масло для светильников и вставлены просмоленные фитили из старого тряпья.

День следовал за днем, лениво протекая над бескрайними просторами пустынных вод, и это длительное безделье становилось для Конана невыносимым. Он уже страстно желал яростной, пусть даже безнадежной борьбы, которая хоть как-то нарушила бы бесконечное однообразие плавания. Но, увы, если в море и обитали таинственные чудовища, они предпочитали держаться на расстоянии от •«Красного Льва». Чтобы не дать своим кровожадным разбойникам превратиться в корабельный балласт и выйти из-под контроля от долгого безделья, он все время заставлял их заниматься надраиванием палубы или оперять новые стрелы, дабы возместить потери за время короткой битвы с зеленой галерой, или заставлял их потеть над множеством других явно надуманных заданий. Как сказано в одной старой хайборийской пословице: «Нергал всегда найдёт работу ленивым рукам».

Временами старый киммериец ловил себя на том, что размышляет о событиях, происходящих сейчас в далёкой Аквилонии. Он думал о своем крепком характером сыне и спрашивал себя, по силам ли молодому бычку оказалась тяжесть его короны. Он думал о своих старых друзьях при дворе и о том, что лишь немногие из них ещё живы.

Конан вспоминал также королевский дворец в Тарантии, где он провел столько счастливых лет со своей женой Зенобией, уже тоже уснувшей вечным сном. Она была рабыней в Немедии, но он сделал её единодержавной королевой над всеми зелеными холмами и золотистыми нивами солнечной Аквилонии. Пока она была жива, Конан все время был рядом, кроме нескольких далёких и необходимых путешествий, и он всегда был предан ей всей душой, — не такой уж малый подвиг для грубого, пышущего здоровьем воина киммерийских кровей.

После её смерти во время родов Конан опять вернулся к старым привычкам тех дней, когда он ещё был королем-холостяком, и снова обзавелся гаремом стройных наложниц. Сделать это приобретение не составило никакого труда. Своеобразное, крайне жесткое понимание мужской чести всю жизнь вызывало в нем стремление заставить женщину подчиняться его объятиям. С другой стороны, всегда хватало желающих и даже жаждущих смириться с такой судьбой. Но больше у него не было ни свадеб, ни жен. Ни одной женщине не довелось занять места Зенобии.

Теперь, когда она умерла, Конан часто ловил себя на том, что думает о ней, особенно когда погружался в мрачные раздумья, что, вообще говоря, было ему не свойственно. Пока Зенобия была жива, он отдавал ей всего себя, считая это само собой разумеющимся. Как истинный дикарь, он мало задумывался над проявлением своих чувств. Теперь же Конан часто сожалел о невысказанных словах и о тех мелких услугах, которые он мог бы оказать ей, но так и не сделал этого.