Конан-варвар

Стрельнув в Конана ядовитым взглядом, девочка улыбнулась отцу:

— Как тебе будет угодно.

— Мой господин, Вы не можете… — Луцис тряхнул головой так, что окровавленная тряпка на месте носа чудом удержалась на лице.

— Не могу? Ты говоришь, я не могу сделать что-либо?

Крупный мужчина смертельно побледнел.

— Нет, господин, я лишь подразумевал… — аквилонец торопливо вытащил из ножен свой короткий меч. — Я имел в виду, точнее надеялся, что Вы разрешите мне прикончить этого варвара.

— Не хочу тебя разочаровывать, Луциус, но тебе не суждено причинить боль моему киммерийскому другу, — Халар Зим покрутил кусочек костяной маски у его подбородка. — Однако я знаю, как нам поступить. Ремо! Ахоун! Принесите сюда больше цепей. А остальные пусть соберут людей и спалят деревню дотла.

Повинуясь Халар Зиму, прихвостни прикрепили к шлему другую цепь и также перекинули через стропила. Свободный конец они всунули в руки Конана и поставили мальчика так, что противовес оказался точно над головой его отца. Юный киммериец старался держать груз крепко, однако руки все же дрогнули, и первая упавшая капля расплавленного металла зашипела на плече кузнеца.

Халар Зим присел рядом с Корином.

— Только таким путем можно тебя наказать, киммериец. Ты не кричишь от боли. Ты не страшишься угроз. Худшее из того, что можно сделать — это позволить тебе наблюдать, как умирает твой сын, пробуя спасти тебя. Мы оба отцы и оба знаем, что должно случиться.

Зим встал и повел своих людей прочь из кузницы. От факелов, брошенных на крышу и разложенных вдоль стен, занялось пламя, которое с жадностью накинулось на постройку. Марика ненадолго задержалась, изучая большой киммерийский меч. Улыбнувшись своему отражению в лезвии, она собралась его отложить, но тут ее взгляд остановился на отражении Конана в полированной поверхности. Девочка обернулась, глядя на него с некоторой опаской.

— Хорошо, что ты умрешь здесь, киммериец. В противном случае, хлопот с тобой было бы предостаточно.

Бросив пристальный взгляд в спину выходящего из кузницы отца, она, метнувшись к Конану, слизнула с его щеки кровь пополам с потом.

— Вряд ли наша встреча в будущем могла бы оказаться приятной, но теперь нам уже об этом не узнать, — прошептала на прощанье Марика.

Взметнув пыль полами плаща, она удалилась. Снаружи доносились возгласы празднующих победу людей, однако нарастающий треск пламени быстро поглотил все остальные звуки.

Корин встретился глазами с сыном. Прикованный к раскаленному шлему, истощенный и весь в крови, тот не выглядел сломленным.

— Конан, тебе меня не спасти. Лучше спасайся сам.

Цепь уже ощутимо нагрелась, но мальчик отрицательно мотнул головой:

— Киммерийский воин не боится смерти.

— И при этом он не мчится слепо в ее объятия, — кузнец коснулся оков на шее. — Отпусти цепь, мальчик.

— Я не боюсь умереть!

Горящий уголь, упавший с потолка, прилип к щеке Конана. Боль от ожога была невыносимой, однако если стряхнуть уголь, то отец — обречен. Конан рычал, но мужественно терпел.

— Сынок, посмотри на меня.

Мальчик взглянул отцу в глаза.

— Твоя мать… она хотела, чтобы в твой жизни были не только огонь и кровь. И я желаю того же, — рука Корина напряглась, усилив захват цепи. — Я люблю тебя, сын мой.

С этими словами он резко дернул, его тело упало. Цепь разорвалась. Жидкий металл вылился вниз на кузнеца, на миг придав чертам его лица оттенок красного золота, чтобы тут же их расплавить.

Конан бросился к отцу, но отпрянул от выплеска высокой температуры. В тот же момент обрушились стропила, отрезая его от тела Корина. Усиливающийся жар вынудил Конана отступить к дверям. На пороге мальчик запнулся, ожидая стрелу или удар копьем. Он кувыркнулся в сугроб, пряча в нем лицо и руки. Снег охладил его опаленную плоть, но не мог сделать ничего, чтобы стереть картину смерти отца.

Подросток перевернулся и осмотрел покрытые волдырями ладони. Каждое из звеньев цепи оставило на коже отметину. Он попытался вспомнить отцовские руки: большие, мозолистые, и вместе с тем ласковые, когда того требовали обстоятельства. Однако память, как будто, также утонула в огненном потоке, поглотившем его отца. Конан снова сунул обоженные руки в снег и держал там, пока они не потеряли чувствительность. Холод заглушил боль.

Он понятия не имел, как долго пролежал там. Мальчик действительно не боялся смерти, хотя в тот момент ему казалось, что жизнь все-таки лучше. И если Крому было угодно оставить его в живых, то он будет жить. Лишь бы хватило сил и мужества исполнить свое предназначение. Но вблизи полыхавшей, источающей смрад горелого мяса кузницы, Конан не мог определиться с порядком дальнейших действий.

Тут он услышал какой-то звук, не похожий на потрескивание огня или шипение кипящей воды. Голос. Человеческий голос, свободный от боли и полный ликования. Здесь и сейчас это могло означать только одно.