Конан. Великий лес

А если не домой, то куда? Куда до сих пор несла она все свои горести и жалобы, кого о милости просила, с кем радостью делилась, когда Сладушка родилась? К кому и до сих пор приходят молодые с любовными клятвами? К кому несут за благословением младенцев? Кому отдают щепотку пепла от погребального костра — чтобы путь в неведомое легок был?

К Двуликой!

В священных рощах — тишина, покой. Вода в священном источнике такая вкусная… Двуликая ни торопить, ни бранить не будет — все выслушает, все поймет! А может, и выход подскажет, знак даст?

От ожидания встречи с Двуликой у Олени даже на душе посветлело как-то, горе словно бы отхлынуло, давая отдых наболевшему сердцу.

Правда, главное капище Оленя не любила: жрицы там больно строгие, следят пристально, а золото на идоле так и сверкает: глаза слепнут смотреть на него! И присутствия Двуликой там не чувствуется. И вода в роднике какая-то обычная, с железистым даже привкусом… А в малых капищах — славно, иные из них даже и без жриц обходятся, стоят себе одиноко! Но до ближайшего даже из малых капищ — полдня шагать! Едва ли засветло доберешься, а уж домой — разве что завтра, к полудню. Хотя — быть может, так и лучше будет? Ночь провести у ног Двуликой — бояться в капище даже ночью нечего, злые люди и дикие звери в священные рощи не забредают! А дома ее все равно никто не ждет.

Под одинокой сосной в поле набрала Оленя хвои и шишек — высоко до ветвей, не добраться, хоть и положено приносить хвою свежую! — ну, да простит ее Ледея… Недалеко от рощи с яблоньки-дичка натрясла полный подол яблок.

В рощу вошла — сначала Ледее поклонилась, шишки да хвою на камень положила, снова поклонилась, коснувшись лбом земли. Но долго в оскаленный лик смотреть не стала: рано еще Сладушку поручать заботам Смерти! К Живее шла Оленя, с Живеей говорить хотела! Высыпала яблочки на камень, два самых румяных — вложила в широко раскрытые глаза идола, чтобы яснее видела ее матушка-Живея. Отпила воды у родника, умылась… И заплакала.

Старики говорят, что к каждому младенцу новорожденному, стоит в первый раз ему голосок подать, подплывают невидимками Доля Сладкая в золоченой лодочке и Доля Горькая в дырявом корыте. Подплывут, посмотрят на младенца, одарят: кто чем горазд. А вот дальше… Может Доля Сладкая с ним на всю жизнь остаться, и тогда Доля Горькая и подступиться не смеет. Может Доля Сладкая покинуть на время своего подопечного — и тогда Доля Горькая спешит воспользоваться своим мигом, жизнь человеку испортить, пока Доля Сладкая не вернулась и всю ее порчу не свела на нет! Но бывают такие несчастливцы, кого Доля Сладкая сразу после рождения покидает навсегда… И тогда уж Доля Горькая над ними от души куражится!

На Оленю Доля Сладкая взглянула мельком да коснулась слегка: красотой одарила — и в тот же миг навсегда позабыла! Матушка с батюшкой бедно жили в низкой землянке, разделенной на две клетушки: в клетушке побольше — корова стояла, в клетушке поменьше — хозяева с дочерью… Все детство Оленя в одной рваной рубашонке по земляному полу проползала, ели кашу да толченку, месяцами хлеба не видели, а все ж — любая бедность лучше, чем сиротство!

Осиротела Оленя четырех годков от роду, когда прошла по их краю Черная Хворь. Ни людей, ни скотину не щадила болезнь, умерли батюшка с матушкой, коровушка пала, и сама Оленя долго хворала, но отчего-то выжила, хоть и не на радость… Хорошо, еще кто-то в селе уцелел, позаботились о ней, несмышленой, к родне — к брату матушкиному — в чужое село отвезли!

Дядя Поплеша и тетя Одарка приняли ее без особой радости — кому ж лишний рот в радость? — но все же приняли. А уж как Оленя их любила, как благодарна была, как старалась для них — чтобы не просто веленое исполнить, но заранее все их желания угадать! И дочку их, Маршу, как родную сестрицу чтила и нежила. Каждый кусок, в том доме съеденный, каждую тряпку сношенную отрабатывать приходилось, но Олене и это в радость было: работы она не гнушалась, на здоровье тоже жаловаться не приходилось… Так годы шли, Оленя с Маршей заневестились, их уж и в хоровод принимать начали, и парни стали на них заглядываться, венки дарить.

Соперничества между девушками особого не было: поровну доставалось им и внимания, и венков, и песен под окошком, благо парни те за разным охотились, каждый выбор свой по своей мечте определял.

Марша белоручкой выросла, но Поплеша с Одаркой для единственной дочери приданое богатое скопили, а поскольку не было сынов у них, то не на сторону собирались Маршу отдавать, а сами в своем печище зятя принять готовились.

Оленя бесприданницей была, но столь умела и трудолюбива — с такой женой лет за пять на пустом месте крепкое хозяйство поставить можно!

Некрасива была Марша: мала, черна, большерота, как галчонок, но при том — взгляд дерзкий, нрав веселый, речь бойкая, с такой женой вовек не соскучишься, не закиснешь, а уж песню заведет — сердце радуется!