Кондотьер

– Да, в том-то и дело, что не знает пока никто, – вздохнул Генрих. Вообще-то он знал, но никогда не следует открывать все карты. Даже перед женщиной, которая тебе нравится. Тем более, перед женщиной, которая тебе не безразлична.

– То есть мы едем, а в это время… – Ольга не закончила фразу. Покачала головой, потянулась за папиросами.

– В самую точку! – кивнул Генрих. – Это противостояние выиграет тот, у кого, извините за выражение, яйца крепче, связь – надежнее, и разведка – лучше, не говоря уже о репутации.

– А репутация у Ивана лучше, чем у Петра! – Наталья встала, прошла мимо Генриха, обдав волной тепла и горьким ароматом духов, и, запустив руку в глубину буфета, достала оттуда еще одну бутылку.

– Тоже старка, – голос Натальи вдруг стал ниже, осел, прибавил хрипотцы, – но дайнавская[40]. И надо же, еще старше!

– Дамы! – покачал головой Генрих, гадая, что это должно означать. – Не соблазняйте! В Новогрудке с ночи перестрелка. От Барановичей наперерез нам движется сто двадцать седьмой мотострелковый полк, а из Борисова – батальон ВДВ. Других хлопот тоже хватает…

– А мы, сироты, что же, одни-одинешеньки среди родной географии? – Сейчас Наталья снова изменилась, и опять в неожиданную сторону. То есть не то, чтобы совсем не узнать, но почти за гранью ожидаемого.

– Ладно, давай сюда! – Генрих забрал бутылку, и в этот момент их взгляды встретились.

Увы, но его планы вздремнуть «часок-два», пока «все не началось», шли прахом. И еще раз «увы», совсем не по той причине, по какой следовало бы.

– Но только чур! – Генрих споро вкрутил штопор и потянул пробку на себя. – Выпиваем по чуть-чуть и объявляем перерыв на два часа. Всем надо отдохнуть, день, бог даст, будет длинный и суматошный…

– Итак, – он разлил водку цвета крепко заваренного чая и взял в руку свой стаканчик, – мы все еще едем, и это отрадный факт. Во-первых, потому что железные дороги до сих пор функционируют, а, во-вторых, нас не смогли остановить. Некоторое количество регулярных частей, так или иначе, дали знать, что поддерживают Ивана Константиновича. Оно, конечно, поддержка бывает разной: от испуганного нейтралитета и до проведения активных операций. Кстати, вам это будет, наверное, интересно, Ольга Федоровна, но Первая бригада морской пехоты выдвигается с балтийских баз, как раз чтобы нас прикрыть. – Он выпил старку, она и впрямь была хороша. Закурил. – Один пример, но многозначительный. И так сейчас на всей территории от Балтики и до Черного моря.

– А в глубину? – Ольга тоже выпила и смотрела на него с выражением, в котором, если пробиться сквозь сволочную «корку льда», оставленную профессией, можно было различить нечто вроде «ужаса и восхищения». У нее, не у Натальи.

– Что происходит в Сибирском ханстве, – Генрих старался оставаться в рамках жанра: усталый скептицизм с элементами циничной отстраненности, профессорский тон, – Хазарии или Северном Приитилье, не говоря уже о самых отдаленных окраинах, мы пока не знаем. Все сложно. И интересы у разных групп населения не совпадают, но мы над этим работаем. – Он нарочито выделил слово «мы», чтобы у Ольги на этот счет не оставалось ни малейших сомнений. Вернее, чтобы их не было у Натальи. – Впрочем, жизнь прожить – не поле перейти, не правда ли? Так что поживем – увидим. Отбой!

* * *

– Устал? – Вопрос прозвучал с той мерой естественности, когда сложно усомниться в искренности, даже если этого хочешь. – Прими душ и ложись. Можешь не раздеваться, вдруг тревога…

Удивительно, но ничего из того, чего он ожидал, не происходило. Ольга ушла, но вопросы остались не озвученными, и выяснение отношений тоже, судя по всему, откладывалось на неопределенный срок.

«Что за притча! Она же определенно хотела со мной говорить!»

Но или желание прошло, или разум взял власть над чувствами, или еще что – а могло, похоже, случиться все, что угодно, – Наталья вела себя так, словно и не смотрела на него только что тем самым взглядом, каким, по словам пророка, «исчисляют и взвешивают»[41].

«Прими душ и ложись… Звучит заманчиво, но лучше от этого не станет, вот в чем дело!»

– Приму! – кивнул, присаживаясь в кресло. – Лягу, но чуть позже. О чем ты хотела говорить?

– Читаешь, как открытую книгу? – ни удивления, ни раздражения в голосе, возможно, легкая ирония.

– Если бы… Так о чем?

– Расскажи мне про то, чего не было, – сказала серьезно, села напротив, как прилежная ученица, даже руки на коленях сложила, приготовилась слушать.

«И ведь этого следовало ожидать, не так ли?» – впрочем, вопрос неуместный. По счетам положено платить, или не стоит брать в долг.

– Осенью тридцать девятого года, – слова срывались с губ сами собой, без какого-либо душевного усилия, – меня арестовали по обвинению в государственной измене…

Генрих смотрел на Наталью, рассказывал – возможно, впервые за четверть века, произнося все эти вещи вслух, – но не испытывал при этом ровным счетом никаких чувств. Ни гнева, ни ненависти, ни сожаления, ничего.

– Это случилось в Новогрудке, в конце октября…