Кондотьер

— Что ж, — пожала плечами, — девятый час, говоришь? Давай позавтракаем, и я ей позвоню. Здесь есть телефон?

— Обязательно есть. Как же в наше время и без телефона?

— Я могу им воспользоваться?

— Ни в чем себе не отказывай! — он прошел на кухню и стал варить кофе. Ему было любопытно, кому сейчас звонит Наталья, но не настолько, чтобы подслушивать. В конце концов, об этом и о многом другом ему чуть позже доложит Людвиг. А пока…

«Кофе и бутерброд с ветчиной! Могу я позволить себе съесть, наконец, что-нибудь человеческое?»

Под «человеческим», как и всегда, понималась простая сытная пища. Не то, чтобы Генрих не понимал гурманов. Понимал. И под настроение мог составить им вполне компетентную компанию. И все-таки, если речь заходила о еде, которая ему по-настоящему не надоедала, то это совсем о другом. Отварной картофель, печеная кукуруза, тушенная с перцем и томатами фасоль. Макароны по-флотски, гороховый суп на копченых свиных ребрах, холодец…

* * *

Все-таки, хочешь или нет, но положение обязывает, и по счетам попробуй не заплати. Натали прошлась по квартире, нашла телефонный аппарат, закурила папироску и начала накручивать диск. Первым делом — а начинать всегда следует с самого паскудного — набрала номер телефона конспиративной квартиры Годуна. Юрий Львович Павловский, известный в леворадикальном подполье под псевдо Годун, жил, практически не скрываясь. Он являлся — и не по легенде, а на самом деле — успешным и состоятельным частным поверенным, вполне официально вел в императорских уголовных судах дела анархистов, коммунистов и социалистов, со всеми был знаком и встречался открыто даже с теми из «этих всех», кто находился на нелегальном положении. Такое сложное существование между двумя отрицающими друг друга мирами позволяло, среди прочего, эффективно маскировать активное участие в работе боевой группы. Но вот уже об этом знали совсем немногие, и Натали, — как раз по случаю — была одной тех, кто знал это наверняка. Павловский являлся ее непосредственным командиром, насколько это вообще возможно в анархистской среде. Ну, а на конспиративной квартире — во всяком случае, той, о которой знала Натали — Годун содержал любовницу, что было, ужас, как практично. Во всех смыслах, если быть искренним. Ну, а в случае провала всегда можно покаяться в меньшем грехе. Перед женой, вот в чем соль, а не перед жандармскими дознавателями.

Итак, она позвонила Годуну и сухо — то есть, без эмоций — доложила, что операцию пришлось отменить, так как «буквально в последний момент» стало известно, что «мы ошиблись» и это не Кейн.

Павловский не удивился и не осерчал. Похоже, он знал в подробностях, как именно она «отменяла операцию». Выслушал, хмыкнул в трубку, сказал, молодец, конечно, но — напомнил отеческим тоном — дисциплину никто не отменял. И далее в том же роде, типа, если вышел приказ «стрелять», то сначала выстрели, а потом уже уточняй.

— Ну, да! — сказал он почти весело. — Не Генрих Кейн, а Генрих Шершнев. Не Мясник, а Шершень. Оба полковники. Оба наемники. В чем разница?

— Наверное, в том, — осторожно возразила Натали, — что, когда Кейн рвался к Саламанке, защищал ее Шершнев.

— Ну, это философский вопрос, кто, зачем и от кого защищал Саламанку, да и не телефонный разговор. Увидимся, поговорим!

— Хорошо, — согласилась Натали, но не задала вполне ожидаемый вопрос на тему, где и когда. — Увидимся.

«Будет интересно… но только одному из нас».

Следующей в ее списке значилась Альта.

— Это я, — сказала Натали.

— А это я, — ответила, словно бы потягиваясь, Альта, — белолица, весновата и черемна. Не хочешь упасть в мои объятия?

— Не хочу.

— А жаль! — вздохнула на другом конце провода Альта. — Тогда переходим к фигурам вежливости. Чем могу быть полезна?

— Мне нужен номер телефона Ольги Станиславской.

— Вот оно как! А ты знаешь, где служит Оленька Берг?

Альта к делам боевки отношения не имела. Она писала стихи, играла на флейте, рискуя сесть за совращение несовершеннолетних, клеила сопливых девчонок — едва ли не гимназисток младших классов — и устраивала всевозможные «перформансы», заканчивающиеся традиционным скандалом и мордобоем. Однако, как и положено, «фурии авангарда», Лера Михеева придерживалась левых взглядов и гордилась своей «прикосновенностью» к делам подполья.

— И где же служит Оля Станиславская?

— Оля служит в контрразведке флота, — драматическим шепотом и, наверняка, не без закатывания глаз, ответила Альта.

— Ужас какой! — подыграла, было, Наталья, но тут выяснилось, что после разговора с Годуном настроения дурачиться у нее нет и в помине. — Лера, она же филолог, как и я. Наверняка, работает делопроизводителем. Жить-то ей на что?

— Ну, не знаю, — возразила Альта. — Берги, вообще-то, богатые.

— Берги богатые, — согласилась Натали, — но мы с тобой, девушка, всех Олиных обстоятельств не знаем. Телефон дашь?

— Дам, дам! — хохотнула в ответ Лера. — И вам дам, и вам. А вам — нет!

Но телефон все-таки продиктовала и ушла «играть на флейте» заумь Пендерецкого.