Конечная остановка: Меркурий

– Ля-ля-ля, Терентий, ты – русский медведь. Причем шатун, с пробкой в заднице. Все, я устала гулять.

– Нам пора.

– А мне тут нравится. Monsieur Aniskine, оставайтесь со мной.

Попользоваться всем благолепием, да еще вместе с мадмуазель Флориньяк – неискушенный и неизбалованный красотами жизни Анискин даже покраснел и запыхтел от предвкушения.

– Это рискованно, Анискин-дружище, – честно предупредил я его. – Вдруг вся лепота – чистой воды надувательство или мухоловка? Можно заработать в любой момент пинок и очутится непосредственно голым задом на Свинячьей Шкуре. Кроме того, Флориньяк – это далеко не коньяк. Надоест.

– Но не брошу же я Люську здесь, – торжественно заявил Анискин.

– Это почему? Трудно бросить только самого себя.

– Я не мастак объяснять такие вещи. Короче, желаю быть рядом с ней. Кроме того, я не тороплюсь на центрифугу в Скиапарелли.

Я бросил Люсин скафандр на кровать и строгим оком оглядел присутствующих. Капитан, по-моему, тоже не прочь был здесь задержаться и как-нибудь пристроиться к любовничкам.

– Третий – лишний, пойдемте с нами, мастер, – потянул я его за рукав.

А на улице добавились звуки, превеликое множество звуковых волн. Гомон, гогот, рев скотины, ржанье лошадей, бреханье собак. Трепотня о том о сем, приказы, грубости; в язык я, к сожалению, не врубился, и остался он непонятным. В отсутствие живых людей звуки сами казались живыми. Они появлялись из ничего, как бы ниоткуда. Технические фокусы? Наверное.

Кто-то дал нам ласковое небо, воздух, приятное тепло, веселенькие домики, в точности скопировав одну из самых дружелюбных сред для обитания. Кто-то достаточно прочувствовал наши запросы и готов услужать. Кто-то хочет нам понравится и приглянуться. Безусловно, ему требуется что-то взамен. Но что именно, у кого спросить?

Мы свернули за угол и оказались на пристани. Плескалась о сваи вода, солнце золотило свод небесный, подмазывало под импрессионистов рябь морскую. У пристани стояла бригантина, на которую были перекинуты сходни. На берегу, невзирая на отсутствие людей, громоздились мешки, корзины, бочки.

Капитан уставился безумным взором на неожиданное судно и вдруг мешки сдвинулись с места, бочки покатились, а на самой бригантине принялись подниматься паруса.

– Она слушается меня! – в один легкий прыжок тучный капитан перемахнул на борт корабля.

Через минуту он уже был на мостике. Наверное, повинуясь его приказам, натянулся грот, затем и стакселя. А там и другие паруса, фамилий и имен которых я никогда не знал. Замелькали ручки штурвала, сходни съехали на берег и бригантина со скрипом начала отваливаться от пристани. Это судно напоминало некогда модные на Земле парусники типа "летучий голландец" для богатых причудников, нашпигованные роботами и сервомеханизмами, которые были хорошо замаскированы и не мешали иллюзии.

– Куда вы? – крикнул я капитану. – Вода – это же не ваша стихия.

– Я – капитан, первый после Бога, потому не намерен отвечать на глупые вопросы, – и Василий Лукич отключился от нас.

22

– Взглянем на нарисованную мной план-карту. Из нее ясно одно. Когда мы идем вперед, то город не заканчивается, когда назад тоже самое – мы словно крутимся в колесе, встречая самих себе, потому что время становится здесь пространством.

Мы с Шошаной сидели под портиком древнегреческого стиля. На площади перед портиком высилась статуя мускулистого длинноногого кудрявого красавца со смутно знакомым лицом.

Мы в своем "возвращении назад" (тут закавычено, потому что перлись мы невесть куда) уже прошли китайский город, где было много бумаги, картона, огоньков и изогнутых линий. Миновали и что-то традиционно русское: с башенками теремов, резными наличниками, крылечками, крутоизогнутыми коньками, золотыми луковками куполов. Хоромы, высокие горницы, избы, риги, харчевни, крытые изумрудным дерном, казались узорчатой филигранью, омытой золотистыми водам – в лучах невидимого но ласкового светила. Скафандр снял даже я, уложив его в заплечный мешок – на блуждания в подсунутом нам мире никакого бы кислорода не хватило.

– Ты-то сам хочешь вернуться? – резонно поинтересовалась Шошана. – Ведь прав был Анискин, в Скиапарелли нас в лучшем случае повесят, в худшем, отведут встречать рассвет. А здесь можно жить неограниченно долго и, по-моему, довольно счастливо.

– И даже написать книгу по архитектуре.

Сейчас и ежу понятно, что мы в объятиях Плазмонта. Да чего там ежу – инфузория туфелька догадалась бы, что мы угодили в полностью обустроенный нитеплазменный иномир.