Конец

Миссис Марини взяла руку Лины в свои, потом ее лицо. Маленькие ноздри старухи раздувались; губы разомкнулись, являя серые зубы. Лина наблюдала, как глаза распахиваются все шире, не скрытое маской лицо стало свирепым. Старуха притянула голову Лины ближе. Может, она собирается укусить ее? Она уже ощущала кожей влажное дыхание женщины. Лина покосилась в сторону. Попыталась вырваться, но сильные руки вернули голову в то же положение, заставляя смотреть на лицо, у которого было «я» человека, брошенного ею.

14

Они ушли с платформы. По Центральной площади, украшенной светящимися рождественскими гирляндами в форме посоха и пластмассовыми ветками остролиста, прикрепленными к деревьям, прогуливалась внушительных размеров группа нарядно одетых негров. Шел снег. На площади стоял зеленовато-черный памятник – статуи солдат в натуральную величину в форме прошлого века, у некоторых в руках винтовки и факелы; другие будто рвутся куда-то вперед по рельсам. Фигура женщины на пьедестале возвышалась над солдатами, да и над всеми на площади, одна грудь ее была обнажена, в левой руке меч, другая в произвольном движении поднята вверх; в ладони ее скопилась горстка снега. В одном из углов площади установлен помост и закреплена вывеска над ним, слова на которой Лина не смогла разобрать в темноте сквозь пелену снегопада. Они свернули на Кошоктон-стрит, пройдя несколько кварталов по которой можно было попасть к озеру. Ветер норовил сбить с ног, снег теперь валил, будто со всех сторон.

Она была одета по-весеннему, но, несмотря на снег, совсем не мерзла. Облачность была беспросветной, небо – низким, подкрашенным оранжевым из-за городского освещения. На голове матери был полупрозрачный газовый платок, завязанный в русском стиле «бабушка». Миссис Марини – с непокрытой головой, если не считать высокого парика со снегом на самом пике прически. Лина чувствовала, как тает снег на плечах, снежинки застревали в ресницах. Она захлюпала носом. Они шагали вперед, используя стоящие у обочины авто, чтобы не потерять равновесие. На мгновение ветер стих, но для снега он не стал примером. Скоро она увидит мальчика.

Мама отвезла их на восток, за город, въехала на стоянку отделения ветеранов войн за рубежом, поставила автомобиль на нейтральную передачу и парковочный тормоз. Ожидая, пока проедет снегоуборочная машина, задала несколько общих вопросов о том, была ли поездка долгой и утомительной, теплее ли в Питтсбурге и не хочет ли она нанести на губы немного блеска.

Миссис Марини сидела между ними, молча посасывая зубы.

Меры инквизиции неотложны. Уже скоро. Лина относилась к этому как к преследователю во сне, от которого бежишь через густой лес. Ее освежуют и разделают; куски будут очищены от жира, нанизаны на вертел, изжарены и проглочены.

Она слышала шум потока крови, выброс которой произошел внутри черепной коробки, где-то за глазами. Она прижала ее лбом к окну, чтобы охладить.

Она смастерила сумку из лоскутков и резинки, чтобы сделать себе больно, и сейчас это все вываливается наружу.

Железяки снегоочистителя прогрохотали и стали удаляться, мама направила машину следом. Впереди были двадцать кварталов благостной церковной тишины.

Миссис Марини поджала ноги так, что колени были направлены в сторону Лины. Затем она свесила с поручня локоть и развернула к ней плечо. Потребовалось не меньше минуты, чтобы свыкнуться с таким положением тела. Патриция включила третью скорость. Ребром правой ладони миссис Марини постучала по приборной панели.

– Пришло время мне задать несколько вопросов, и ты на них ответишь, – сказала она.

– Хорошо, – произнесла Лина.

– Где твоя одежда?

– В кузове пикапа, в чемодане.

– Я имею в виду одежду, которую здравомыслящий человек наденет в холодную погоду, например рейтузы и теплые наушники.

– Мне жарко.

– Это от перемен в жизни.

– Нет, это происходит уже два дня.

– У тебя нет лихорадки? Дай, потрогаю лоб.

– Температура немного повышена.

– Когда ты последний раз причащалась?

– Лет пять назад. Может, шесть.

– А последняя исповедь?

– Шесть лет назад.

– Что ты делала в Саскачеване?

– Работала. В Вайоминге.

– Кем работала? Слухи ходили разные. Множество инсинуаций. Я слышала слова «лесоруб», «портовый грузчик» и «футбольный тренер». Хотелось бы узнать из первых уст, но, разумеется, кому-то было трудно взять трубку и позвонить.

– Я работала поваром в школе.

– Ты изменила мужу?

Короткая пауза, и:

– Нет.

– Как ты позволила себе покинуть дом в таком виде? Без теней для век, небольшого количества косметики, чтобы хотя бы скрыть дефекты.

– Меня это не волнует.

– И я тебя не волную? И…

– И то, что думают люди вокруг, тоже.

– Ты хоть знаешь, какого роста твой сын и какого цвета у него волосы?

– Нет. Но предполагаю, все еще коричневые.

– Верно. – Пауза. – А рост тебе не интересен? Но я отвечу: для мальчика его возраста он огромный. Ты так ни разу и не позвонила.

– У меня не было номера.

– Как долго ты прожила на земле вестернов? В Бойсе, Медисин-Хат или как там?

– Года четыре-пять. В Каспере, Вайоминг.

– Где ты все время работала в школьной столовой?

– Именно.