Конец

«Не дай им превратить себя в того, кем ты не являешься». Опять отец, доморощенный философ. Чиччо было бы легче, если бы его просто заставляли учить наизусть отрывки из Балтиморского катехизиса – такой метод применяли монахи в начальных классах средней школы, но на него это влияния не оказывало. (Он не стал болваном, превозносящим папу римского, как многие ирландцы и поляки, он придерживался циничного мнения своего народа о двуличии церкви.) И в старших классах священники заменили метод воздействия, гоняя подростков на работы по церкви, словно в крестовый поход.

Необходимо понимать, что он стоял на люке, и задвижку потянули, безжалостно выбив опору у него из-под ног, и он рухнул внутрь себя, и почему-то приземлился среди уважаемых европейских философов, которые принялись перемешивать осколки его личности, чтобы вылепить нечто по своему вкусу.

Катехизис полностью лишился смысла. Так же исчезло и понимание, ощущение компетентности, чтобы он мог участвовать в дискуссиях. Ясности не было. В ту же топку понимание полезности, но это случилось давно. Вера на слово – туда же. И что пришло на смену? Вопросы. Смятение и страх. Он наконец прочувствовал всем сердцем, что такое сослагательное и условное наклонения.

Его заставляли выучить, что Аристотель писал о том-то, затем, что об этом же говорил святой Павел, а потом – к чему пришел Фома Аквинский, чтобы объединить их идеи. На экзамене он должен был не согласиться с Фомой Аквинским и обосновать свое мнение по пунктам. Очередная иезуитская уловка. Они знали, что он, как все подростки, склонен спорить со всем подряд, потому и велели ему спорить с Фомой Аквинским. Это возмутило и обидело его, поскольку он все равно желал поступать наперекор тому, что ему говорят. Как же он мог самым логичным способом выразить свой протест? Разумеется, согласиться с Фомой Аквинским. Таким образом, они делали его последователем идей Фомы Аквинского, хотя он этого и не хотел. По крайней мере, некоторые из учителей преследовали эту цель. Другие из этой толпы любителей парадоксов, насколько он мог понять, пытались склонить его к лютеранству.

Впрочем, нельзя сказать, что он хорошо представлял, что означает быть томистом, последователем Фомы Аквинского, и каково должно быть его кредо.

Конечно, они понимали, в чем причина его духовных поисков. Так может быть, с учетом серьезности этих причин, они могли бы не тащить его каждый в свою сторону?

Непереведенные тома «Суммы теологии» восемнадцатого века, в переплетах из зеленой лайковой кожи, занимали все семь футов стеллажа за классной доской, у которой во время уроков стоял отец Манфред. О том, чтобы прочитать, а уж тем более постичь логическую доктрину семи футов длиной, не могло быть и речи, но она несла в себе обещание вселенной, достаточно большой, чтобы потеряться в ней. В монастырь он уходить не собирался, и потому прочел едва ли десятую часть трудов Фомы Аквинского. Но этого хватило, чтобы почувствовать себя брошенным в чаще. Он мог бы сказать, что он прочел достаточно, чтобы забыть, что этот гений человеческой мысли должен, по сути, вдохновлять, пугало появление страха потеряться в дебрях, что казалось правильным и лучшим, чем ничего.

Он читал во второй половине дня в коридоре, лежа на банном полотенце на полу между двумя дверями пустующих спален в доме миссис Марини. Это было единственное место, куда не проникали солнечные лучи. Незаметно для себя заснув, он очнулся от того, что она легонько ткнула его в ухо мыском туфли. Страницы тома «Суммы теологии» беспорядочно смялись под головой.

– Этот Чиччо не читает, а бездельничает, – сказала она и обвинительным жестом указала – не на него, нет – на книгу. И добавила: – Готова поспорить, в тебе ничего из этого не задерживается.

– Скажу так, – начал он, – я понял из этого достаточно для того, чтобы упустить суть.

Он спросил отца Манфреда о том, что значит быть томистом. Надо ли брать другое имя, как делают монахини? Это была шутка. Манфред сказал, что лучшим объяснением станут строки, прочитанные им в семинарии.

– Представь море, – произнес он, – и небо над этим морем. На большом расстоянии трудно увидеть границу между морем и небом. Лишь тонкая линия на горизонте, некая третья область, где смешались первая и вторая стихии. Это и есть взгляд томиста на личность человека; она включает в себя материальное (море) и духовное (небо).

«Ну и хорошо», – подумал Чиччо. С берега трудно увидеть, где заканчивается небо и начинается водная гладь. Но это вовсе не означает, что ему не известно, что они не соприкасаются, их единение лишь иллюзия. Это означает, что человек может быть либо материальным существом, либо духовным, либо не тем и не другим. Простите. Но это бессмыслица.

Они убивали его этими заданиями. Он не понимал, в кого они хотят его превратить. Но не знал он и кем является.

Март. В воздухе витал запах сырой земли, грязи поздней зимы, которая была повсюду и наконец стала высыхать. На что похож этот запах? На слабый аромат корзины с кровельными гвоздями.