Конец авантюристки

— Олег Александрович, вы немедленно должны ехать на телевидение и сообщить гражданам, что Верещагин снимает свою кандидатуру. Затем слово будет предоставлено Юнусу Абибуллаевичу. А вы должны за эти пару-тройку часов хорошенько обдумать, что вы будете говорить избирателям. Говорите все, что угодно. Кроме одного. — Он зверским взглядом поглядел на воспрявшего духом Рахимбаева. — Кроме дел на комбинате. Об этом ни слова, ни намека. Если будут вопросы на эту тему, ответите, что, на ваш взгляд, там все происходит согласно закону. Итак, действуйте. А завтра, я полагаю, по телевидению выступит сам Семен Петрович. И вы воочию убедитесь в его поддержке. Мы верим в вас, Юнус Абибуллаевич! Мы полагаем, что вы будете достойным мэром маленького, но очень важного для России города. И не позволите себе того, что позволял этот Верещагин. Кстати, чтобы не быть голословным, могу показать вам его заявление в Избирком, где он просит снять с выборов его кандидатуру. — Он вытащил из черной папочки бумагу и протянул её Рахимбаеву. Увидев документ воочию, Рахимбаев затрепетал от радости. Уж не сон ли это? Уж не небесные ли силы пришли к нему на помощь? Нет, скорее, силы другие. А, впрочем, все равно, хоть с дьяволом, но против этих выскочек, ворюг, позеров, наживающихся на народной нищете! Поглядит тогда на него Верещагин! Из-за решетки поглядит… Воистину, смеется тот, кто смеется последним. Рахимбаев вспомнил какой-то прием у губернатора области, куда пригласили и его, как руководителя местной организации КПРФ. Как смаковала эта сучка, жена Верещагина, его имя-отчество, как она иронизировала над его низкими процентами, над его постоянным упорным желанием стать мэром. Ему доложили, что за глаза Верещагина называет его «упорный Юн-су.» Да, порадовались тогда на него эти золоченые господа… От блеска её бриллиантов слепило в глазах, платье на ней было не иначе как от Версаче или Валентино. И он, в своем мешковато сидящем сером костюме, не успевший даже погладить брюки, он, безнадежно проигравший выборы, вторично проигравший. Он уже не мог заикаться о фальсификации результатов выборов, какая там фальсификация, когда девять процентов против семидесяти пяти? С каждым разом все меньше и меньше… Неужели эти люди настолько всесильны, что могут из его семи сделать семьдесят? А ведь могут, он верит, что могут…

— Итак, господа или товарищи, как вам будет угодно, — сказал, вставая с аскетического стула Иляс. — Я поехал. Вы, Олег Александрович, теперь будете неотлучно при товарище Рахимбаеве. Ну а вы, Юнус Абибуллаевич, — загадочно улыбнулся Иляс, — теперь неотлучно при господине Муромцеве. Как сиамские близнецы. И уж совсем напоследок. Никаких шуток, Юнус Абибуллаевич, никаких лишних слов и жестов. Я понимаю, вы окрылены и настроены на борьбу, но учтите, в нашем деле главное — терпение и выдержка. Впрочем, я в вас верю, вы были первым секретарем райкома, как раз, когда я чалился тут неподалеку, — откровенно сказал Иляс. — Ваша фамилия произносилась в нашем цугундере с большим уважением, чем имя Господа Бога или Аллаха. А пути господни неисповедимы, сегодня ты на дне жизни, завтра на гребне славы, а послезавтра опять на дне. И ничего страшного я в этом не вижу. Действуйте господа-товарищи, я поехал…

Он повернулся и быстро вышел в дверь, в приемной строго поглядел на секретаршу и старушек и исчез…

5.