Конец авантюристки

— Ничего, — шептала Нина Владимировна. — Ничего, Владик, все в порядке, все в порядке. Где Вика? Где она, моя внучка?

Удивленный Воропаев видел, как по щекам жены текут слезы. В руках у неё было письмо, которое она поспешно попыталась спрятать в стол. Иностранец же невозмутимо глядел на взволнованную его сообщением женщину.

На столе Воропаев заметил большой толстый конверт, который Нина Владимировна машинально прикрыла дрожавшей от волнения рукой.

Вбежала и Вика, высокая, худенькая, очень похожая на свою мать…

— Что случилось, бабушка? — вскрикнула она.

— Мама, — шептала Нина Владимировна. — Твоя мама…

— Что мама? — вдруг похолодела девочка.

— Она… Она жива… Твоя мама жива… Она в Германии. Она зовет тебя к себе…

— Лена жива?! — вскрикнул Воропаев.

— Она жива, она все мне подробно описала. Ее родители поплатились за свои злодеяния. А она сходит с ума по Вике, она пыталась покончить с собой, потом она попала в аварию… Она хочет увидеть тебя, Вика… Вот её фотография… — Она протянула внучке фотографию Барбары фон Шварценберг, печально улыбающейся со снимка. На обороте было написано: «Любимой дочке Вике от страдающей по ней мамы». Вика зарыдала и уткнулась в колени бабушке, не зная, как ей реагировать на это сообщение. Имя матери не произносилось в этом доме, впрочем, как и имя отца. На все её вопросы о родителях, дедушка и бабушка отвечали односложно, неохотно и невнятно. Она знала только одно, что они умерли, что она сирота и кроме дедушки и бабушки у неё никого нет. А они очень сдали в последнее время, особенно бабушка, страдающая ишемической болезнью сердца. «Береги себя, Владик», — говорила она мужу. — «Когда я умру, а умру я очень скоро, у Вики, кроме тебя, не останется никого.» Воропаев утешал жену, но как врач он знал, что она говорит правду. Воропаев продал свою квартиру на Фрунзенской набережной, но этих денег все равно не хватало для операции жены за рубежом. И вот…

— Она прислала деньги, — прошептала Нина Владимировна. — Большие деньги… А на Новый Год приглашает нас всех к себе в Германию…

— Я не поеду, — нахмурился Воропаев, не в состоянии пока переварить эту неожиданную информацию.

— И я не поеду, — всхлипнула Нина Владимировна. — Но Вика… Наша Вика… У неё должна быть мать… Должна…

— Разрешите мне покинуть вас, — встал с месте иностранец. — Извините, у вас слишком интимный, семейный разговор. Я не могу при нем присутствовать. Координату герра и фрау фон Шварценберг я вам оставил. Вы можете связываться с ними любым удобным для вас способом…

С этими словами иностранец откланялся, галантно поцеловав руки Нине Владимировне и Вике и крепко пожав руку Владиславу Николаевичу. Оставшись одни, они молча смотрели друг на друга…

Эпилог.

… Тридцать первого декабря 1999 года, в последний день второго тысячелетия около шести часов вечера Барбара фон Шварценберг с мужем стояли в аэропорту Франкфурта на Майне и ждали прилета самолета из Москвы. Барбара беспрестанно справлялась, не задерживается ли самолет, ей вежливо улыбались, отвечали, что все в порядке и что самолет приземлится вовремя.

Наконец на табло засветились буквы, что самолет из Москвы приземлился. То же сообщение было сделано и по радио. Барбара прижалась к мужу, дрожа всем телом. Ее колотило, как в лихорадке.

— Успокойся, дорогая, успокойся, — говорил Генрих, однако, сам бывший не в лучшем состоянии.

Они почти бегом бросились к галерее выхода из самолета. Барбара вглядывалась в лица людей. Ей было это очень трудно, потому что слезы застилали ей глаза. Эта? Нет… Может быть, эта? Нет, конечно… Да где же она, наконец? Где она?

— Где же она, Генрих, где? — в отчаянии крикнула Барбара, хватая мужа за лацкан его серого длиннополого пальто. — Да сделай же что-нибудь! Ее нет, она не прилетела! Где она, моя доченька?! Где?!!!

— Я здесь, мама, — вдруг послышался около её правого уха звонкий девичий голосок. Барбара обернулась и увидела перед собой светловолосую девочку одного с ней роста, в короткой куртке алого цвета и темно-синих джинсах. — Ты что, меня не узнала? А я тебя помню…

Ошеломленные пассажиры глядели на эту душераздирающую сцену встречи двух родных людей, так долго не видевших друг друга… Стоявший в сторонке Генрих не скрывал слез, текущих по его бледным щекам…

…Через несколько часов после этих событий Константин Савельев вышел из квартиры следователя Управления Внутренних дел Павла Николаевича Николаева, уже изрядно подвыпивший. Они вместе провожали второе тысячелетие. Костя в очередной раз рассказывал Павлу о том, что произошло с ними в Южносибирске и Кобленце. Павел искренне радовался и постоянно подливал Косте водки. Тамара укоризненно глядела на пьющих мужчин.

— Я вас не гоню, Костя, но не хочу, чтобы ваша Наташа сделала мне втык. В конце концов, вы человек семейный и к Новому Году должны быть в форме. А поэтому прошу вас прийти к нам в следующем году вместе с женой. От души приглашаю, а пока…

— Гонит, гонит, — смеялся Павел. — А раз гонит, так и иди… И не просто иди, а иди, иди, иди…, — вспомнил он старый дурацкий анекдот.