Конец буржуа

— Если бы ты только знал, мой милый папуся, — хрипела она, — как все они вешаются мне на шею. Мужики ведь любят таких пропащих, как я. До чего же они пакостны — те, что приходят сюда! Они обнюхивают меня, как падаль, нюхают мне и рот и нос! Я бы не прочь совсем отсюда смотаться и лечь в больницу. Но, представь, мадам не соглашается. Им хочется, чтобы я осталась здесь, я им кругом должна, ну вот, выходит, мне никак и не уйти. Так, видно, и подохну с кем-нибудь в обнимку. Подожди, родненький, опять начинается… Кхе! Кхе!.. Проклятие, будто раскаленные угли в горле. Кха! Кха!.. Да, угли. Они меня прожгут всю насквозь… Ничего, не обращай внимания. Подохну, так господь, верно, сжалится надо мной.

Ренье пришел в неистовый восторг. Это невиданное зрелище — умирающая, которая подавала милостыню, — щекотало его нервы, возбуждало его чувственность. Он растолкал Рабаттю, который уже крепко спал.

— Проснись, дурак! На это ведь стоит посмотреть… Поверь, что в жизни ты такое не часто встретишь… Ну, что, хорошо? Красиво, не правда ли?.. Ох, как красиво… Отец сказал бы, что это мерзость!.. А меня так это потрясает. Да, мой милый, бабенка-то немного получше нас с тобой: рядом с ней мы только вонючие скоты… Посмотри, как нежно она целует этого старика. Надо служить сестрой милосердия у самого дьявола, чтобы у тебя в сердце было столько смелости, столько сострадания. Это совсем особая статья, не то что деньги. И ютится эта человечность в душе у публичной девки, где-то глубоко на дне. Чего ты на меня глаза вылупил? Так оно и есть… Вдвоем они точно две величайшие язвы мира, которые с незапамятных времен поражали род человеческий, — Голод и Проституция, единоутробные брат и сестра. Ты сейчас видишь перед собой нищего и проститутку всех времен. Нищий встретил Проститутку. Проститутка отдает себя из жалости к Нищему… Это священные узы. Если бы в мире была справедливость, надо было бы пышно отпраздновать их свадьбу, сделать из этого великое торжество. Общество должно было бы возблагодарить их обоих.

— Послушай-ка, красавчик, — сказала девка, — я сейчас увожу его. Платить ты, что ли, будешь?

— Само собой разумеется!

Он запустил руку в карман.

— На, возьми. Вот тебе сто франков. А об остальном, пожалуйста, не заботься.

Трепещущий свет газовых рожков озарил лицо нищего. Оно было мертвенно-бледно, одержимо дикой страстью, которая искривила его черты в отвратительную гримасу. Он корчился от боли, словно его пытали.

Он посмотрел на женщину, а потом на Ренье. Это был умоляющий взгляд бездомного пса, который встретил среди ночи добрую душу и плетется вслед за прохожим.

— Ладно, старина. Я все понимаю. Успокойся. Кости изо рта у тебя никто не вырвет. Можешь спокойно обгладывать мясо, которое на ней еще осталось.

Дверь отворилась. Он увидал, как с башмаками в руках старик поднимается по лестнице, крадучись на цыпочках, точно вор. А эта высохшая, как вяленая рыба, женщина, с обгоревшим на огне ночных шабашей телом, с ввалившимися щеками, на которых пробивался чахоточный румянец, шла впереди, расстегиваясь на ходу. Но голос хозяйки заведения, хриплый и сонный, остановил их:

— Эй, куда ты, вернись!

Ренье все уладил.

— Ну, а теперь, милый, — сказал он Рабаттю, — поехали прочь отсюда. С меня хватит. От этого одуреть можно.

Они вышли на улицу. Уже светало. Бледные лучи солнца озаряли крыши. Ренье принялся хохотать.

— Ты, верно, решил, что я с ума спятил? Ничуть. Я рассуждаю совершенно здраво. Знаешь, что я сделал? Я посеял в душе этого простака ненависть. Погоди, к утру он протрезвится, и его вышвырнут на улицу, как мусор. Вот тогда-то и взойдет здоровое семя. Он снова вернется в лес, снова станет бродить там, как дикий зверь, но это уже будет зверь, которого травили, зверь, у которого в лапе застряла пуля. Вообрази только, как умножится его гнев, его злоба, сколько их скопится в этом ублюдке. Он станет проклинать богачей, которые дали ему утолить голод и позволили насладиться женской плотью. Как он ни туп, его это расшевелит, и он будет думать о мести. А там, глядишь, среди ночи кто-нибудь подожжет сарай, или затащит бабу в кусты и там ее изнасилует, или зарежет и ограбит прохожего. Понимаешь, стоит только пробудить зверя в человеке, и все станет возможным. Да, мой милый, вот где истинная гуманность, другой я себе не могу представить. Этому болтуну, этому попугаю Эдоксу такое, пожалуй, невдомек? Не правда ли? Делать добро! Ну, разумеется! Только при условии, чтобы потом из этого в конце концов получилось зло, и зло непоправимое. Недаром за плечами у меня горб!

XXI