Конец буржуа

Едва только запряженный двумя пони экипаж свернул на Каштановую аллею, г-жа Рассанфосс увидела свою дочь Гислену, которая шла по лужайке ей навстречу. Она заранее старалась представить себе, каким будет их свидание. После столь долгой разлуки дело, разумеется, не обойдется без слез. Ссориться они больше не будут, от былой неприязни не останется и следа. «Да, я все ей скажу, — думала г-жа Рассанфосс, — я открою ей душу; это будет нежная встреча, единение двух сердец, и мы снова полюбим друг друга с прежнею силой». Спокойствие Гислены ее смутило. Они обнялись, но холоднее, чем она ждала. Она сказала, но уже как будто стесняясь собственных слов:

— Боже ты мой! Да мы целую вечность с тобой не видались!

— Целую вечность, да… Только я тебя в этом не упрекаю, мама.

Г-жа Рассанфосс подумала:

«Отец ее был прав, она осталась такой же. Несчастье ничуть ее не изменило».

Экипаж повернул к подъезду.

Некоторое время они шли молча, и слышно было только, как под ногами скрипел песок. Аделаида говорила какие-то ничего не значащие слова о погоде, о цветущем кустарнике на лужайке. Все опять сложилось не так, как она хотела; все построенные ею воздушные замки, все надежды матери рушились сразу. Она почувствовала, что у нее ни на что больше нет сил, ей хотелось плакать. Они поднялись наверх и пошли по террасе. А надо было сделать всего лишь одно движение, сказать друг другу каких-то два-три слова среди нависшей над ними тишины, которая все больше отчуждала их друг от друга, толкала их назад, к прежней вражде. Она испугалась этого молчания и схватила дочь за руку:

— Гислена, милая, родная, брани меня как угодно, только не мучь меня своим молчанием. Нам с тобой так надо любить друг друга, так надо поговорить обо всем. Душой я всегда была с тобой, ты никогда не была одна.

Она надеялась на какой-то ответный порыв, на то, что теперь вот они бросятся друг другу на шею. Вместо этого она услыхала сухие слова:

— Разумеется, я не одна, у меня ведь есть сын.

Аделаида действительно совсем о нем позабыла, и ей вдруг показалось, что в голосе дочери звучит упрек.

— Ну, да, конечно… твой сын! Но ведь раньше-то мы всегда бывали с тобой вдвоем!

— Ты не очень-то торопилась его увидеть — сухо заметила Гислена.

Она отдернула руку. Взглянув на нее, г-жа Рассанфосс побледнела. Теперь их взаимное отчуждение становилось еще сильнее — это было концом всех надежд. Она одновременно почувствовала и гнев, и жалость, и дикий страх потерять дочь. Губы ее задрожали. И каким-то сдавленным голосом, словно ее душили рыдания, она прошептала:

— Нельзя так… Ты несправедлива, ты сама отравляешь мне эти счастливые минуты.

Они остановились и некоторое время обе молчали, в каком-то оцепенении глядя друг на друга, не зная, что сказать, как вдруг г-жа Рассанфосс, сделав над собой усилие, воскликнула:

— Разве в твоем сыне не моя кровь? Разве я не такая же мать ему, как ты? Может ли быть иначе?

Она чувствовала, что лжет. Ей стало страшно звука собственного голоса, и вдруг ее неожиданно осенило:-«Верно, это какой-нибудь урод… От него все зло. И для чего только он появился на свет!»

Гислена пожала плечами и сказала:

— Отец держится другого мнения.

— О, твой отец! Да, у него на все свои взгляды. Он ведь мужчина, другое дело — мы. Здесь никого нет, кроме нас, двух женщин — матери и бабушки.

От этих слов на душе у нее стало легче. Она повторила их; они прозвучали для нее, как нежная музыка, растрогали ее, она уже готова была поддаться иллюзии и поверить, что в душе ее пробудилась жалость к отверженному всеми малютке. Она подумала:

«Я любила его еще раньше. А если бы отцом его был Лавандом, я имела бы право его ненавидеть».

И в ней снова вспыхнула прежняя ненависть к виконту. «Право же, я не знаю, что мне делать здесь, рядом с этим человеком и этим ребенком».

Ей захотелось убежать, очутиться где-нибудь совсем далеко.

Они вошли в вестибюль. Гислена помогла матери раздеться. И вдруг сверху до слуха их донесся тихий, нежный младенческий крик, возвещавший о том, что ребенок проснулся. Лицо Гислены сразу смягчилось. На нем появилась какая-то загадочная улыбка, стоило ей только увидеть это маленькое божество, погружавшее в безмолвие весь дом.

— Это он… Сейчас, мама, ты его увидишь.

«А что, если это действительно урод?» — подумала г-жа Рассанфосс, и сердце ее тревожно забилось.

Они поднялись наверх. Задернутые занавеси на окнах погружали комнату в полумрак. Волна света, ворвавшись сквозь приоткрытую дверь, упала на мерно качавшуюся колыбель, в которой шевелилась крохотная темноволосая головка.

— Не заставляй его спать, он не хочет, — сказала Гислена, обращаясь к кормилице. — И потом, знаешь, у него прорезается первый зубок.

И она наклонилась над ребенком, все еще улыбаясь от счастья.

— Здравствуй, Пьер… Мы уже проснулись! Ну, не хочешь — не спи, мои милый… А вот и твоя вторая мама.