Конец черного лета

Настенные ходики мирно отсчитывали время. Почти опустел графинчик с наливкой, остыл недопитый чай в тонких с узорами стаканах, была отдана дань ароматным коржикам, а неторопливая беседа все продолжалась.

— Но вот кое-что мне не нравится, Федор, — Василий Захарович глубоко затянулся половинкой сигареты, вставленной в потертый янтарный мундштук, — не все так ладно делается. В нескольких километрах от нас — большая стройка союзного значения. Так вот, на ней гробовая тишина. Нет, не пойму, как это все Малюгину удается. — Взгляд старого учителя задержался на Федоре.

— Может, он силу пробивную имеет? Лично я уважаю таких людей. Наверное, пойду к нему наниматься. Присмотрюсь…

— Может, ты и прав, — тихо проговорил Нечаев. — А сейчас иди, отдыхай.

В понедельник Завьялов проснулся еще до шести — сказалась многолетняя привычка. «В зоне не хотелось рано вставать, а сейчас спать не хочется. Обидно». Он сделал несколько кругов по саду, росшему сразу же за домом, и легко, ровно дыша, побежал на речку. Ее пологий берег то здесь, то там был украшен пушистым густым кустарником. В одном месте вода с тихим журчанием обегала высокие водоросли и затем снова бесшумно и плавно неслась дальше. А такого птичьего галдежа, которым был наполнен уже близкий отсюда светлый лес по ту сторону реки, Федор, наверное, никогда еще не слышал. Он даже замер на минуту. Но вот одежда сброшена — и он в реке. Показавшаяся поначалу очень холодной вода понемногу становилась более благосклонной, теплее и приветливее обращаясь с ним. На берег он вышел бодрым.

— Привет, земляк! Впредь будь осторожнее. Здесь ям невпроворот. — Под высоким кустарником возле одежды Федора сидел Дранов. — Лихо ты, однако, прошелся по реченьке, — улыбка на лице Дранова была неподражаемой. Федор поздоровался и сел рядом.

— Какой же ты весь израненный, — сочувственно произнес Дранов. — Ни одной наколки, а шрамов на троих…

— Кончай, — перебил его Федор. — Не трави душу…

— Ну, как тебя встретил старый партизан? Ты там, видать, и ночевничал. А как Дашенька, хороша?

Федор с нескрываемым раздражением и неприязнью покосился на Дранова и промолчал.

— Да ты не серчай… Это я так, для общего базара…

— Послушай, Дранов. Скажи, почему называешь Нечаева партизаном? — Федор внимательно смотрел на собеседника.

— А он что, не рассказывал тебе свою биографию? Удивительно даже. Обычно-то он любит кое-чем прихвастнуть по-стариковски. — Дранов лег на траву и уставился в небо. Федору хотелось закурить, вспомнить свою старую привычку — это всегда помогало успокоиться, собраться с мыслями. Он пожевал травинку, сорвал и размял в руках еще несколько стебельков. Затем, как бы обращаясь к самому себе, тихо произнес:

— А зачем ему передо мной исповедываться?

Дранов с охотой поддержал начавший было иссякать разговор.

— Исповедываться, конечно, он не должен, но рассказать бы мог. Сейчас бы мог, а вот раньше — нет.

— Что так?

— Понимаешь, в годы войны Нечаев был членом подпольного горкома партии. — Дранов привстал, оперся локтем о землю. — Рассказывают, что подпольщики много хлопот задали немцам. Город практически не управлялся оккупантами. Но не обошлось без предательства — и гестапо спалило всех. А подозрение пало на Нечаева. Какие-то там документы нашли. Когда город был освобожден, его судили и затем отправили отбывать наказание на Чукотку. Оттуда он вернулся через много лет. Вроде бы реабилитированный подчистую. — Дранов вздохнул. — Больше ничего не знаю. Сам расскажет. Мужик он общительный, молчать не любит… Так ты решил, куда определяться будешь?

— В совхоз.

— Ну, тогда двигай к Малюгину.

— А не выгонит?

— Как понравишься.

…Дверь в кабинет директора совхоза была приоткрыта, и Федор невольно стал свидетелем телефонного разговора, подходившего уже к концу.

— Слушай, Иван, ты со мной не шути. Я тебе не поп и грехи твои отпускать не имею права. Сам замутил, сам и выкручивайся. Все… — Федор услышал звук брошенной трубки и поспешил войти в кабинет, чтобы не быть уличенным в подслушивании, пусть даже нечаянном.

Его «здравствуйте» прозвучало несмело, тускло. Увидел он перед собой мужчину лет сорока пяти с пышной шевелюрой, которую еще не тронула седина. Острый внимательный взгляд черных глаз. По всему было видно, что хозяин кабинета еще не отошел от телефонного разговора.

— Здравствуй, коли не шутишь. Откуда такой?

— Да вот, прибыл к вам.

— Я говорю, откуда?

— Освободился.

— А сидел сколько?

— Семь.

— Постой, как это говорится… ага — с малолетки еще?

— Да.

— В наших краях был?..

— Нет. На Енисее, на Дальнем…

— Так. — Малюгин криво улыбнулся. Его черные, похожие на нарисованные тушью шарики, глаза были устремлены на Федора. Минуту он размышлял. — Ну и как, не понравилось?

— А кому же понравиться может…

— Это конечно. Но ведь природа там какая, и люди сильные бывают, а какие мощные стройки, какой размах!