Конец черного лета

— Какая еще документация? — видно было, что Дранов думал сейчас о чем-то другом. — Ах, документация, — спохватился он. — Она-то вообще есть. Но главное… — Он вынул записную книжку. — Вот отсюда я вырываю листок — обрати внимание, это тоже документ, — и пишу на нем: «Тов. Завьялову. Выдать подателю сего две тонны яблок и триста литровых банок компота». И ты выдаешь. А я уже сам оформляю в бухгалтерии. Теперь понял?

— Откровенно говоря, не очень.

— Поймешь со временем. И вообще, земляк, тебя сюда взяли работать, а не вопросы задавать. Ты ведь к тому же лицо не материально ответственное. Разве тебе Малюгин об этом не говорил? Ты кладовщик, а заведующим всем этим хозяйством по приказу числюсь я! За все отвечаю я. Твое дело выдавать, не принимая ничего самому. Надеюсь, теперь понял?

— Так, значит, я должен открывать и закрывать склад и выдавать клиентам то, что будет указано в твоей записке.

— Молодец, товарищ Завьялов! Я всегда считал, что бывшие… — Дранов многозначительно подмигнул Федору, — на лету все схватывают. И ты — приятное подтверждение правила.

Дранов вскоре уехал. «Чем же заняться?» Федор еще раз обошел склад. «Солидная фирма, масштабы что надо. Вот бы здесь переучет провести. Подсчитать бы да взвесить»… Но он тут же отбросил эту мысль — ему одному понадобился бы для этого, вероятно, целый месяц, а то и больше. Пусть будет так, как говорит начальник консервного цеха и он же заведующий складом, ему виднее. Он, Федор, получил работу, живет в местах, о которых только мечтал раньше. Все идет хорошо. «Чего тебе еще надо?»

И потекли размеренные, одинаковые, как новые копеечки, теплые, тихие дни сельской жизни Завьялова. Был он им несказанно рад, чувствовал, что только теперь начал отдыхать по-настоящему, отрешился наконец от забот, волнений, постоянной душевной тревоги — всего того, чем так было насыщено его недавнее прошлое. Минуя еще день, второй, пятый… Нынешние его дела и заботы были мелкими, несложными, какими-то, можно сказать, игрушечными по сравнению с тем, что он пережил и перечувствовал там, вдали отсюда, на суровом океанском берегу. И вспоминалось почему-то это прошлее не так уж и часто, а если и вспоминалось, так в основном что-то хорошее, приятное: чего греха таить, было там и такое. Общение с Дальским, например, или длительное свидание с матерью и Юлькой. Или чувство удовлетворенности после хорошо сделанной работы. Рассказы Нечаева или милый говорок Никиты. Чудесные поделки дяди Сережи или тот же, совсем недавний, КВН, доставивший всем много радости и принесший ему даже некоторую славу. Все это было, как и многое другое… Кажется, наступил тот покой, та внутренняя тишина, которые гармонировали с внешними проявлениями его теперешней жизни и вместе с ними представлялись Федору той вершиной (или, может, тихой низиной), которой он стремился достичь после, своего выхода в мир.

Дни текли теплые, тихие, однозначные. И в том Федор находил свою радость, понятную лишь ему одному. Очередное мелкое событие произошло в четверг, как это было обусловлено заранее. К зданию склада подкатил мощный рефрижератор, из кабины его выскочил долговязый агент Иван Калистратьевич. Он передал Федору записку от Дранова и погрузил в машину свыше тысячи банок вишневого и виноградного сока. Федор сделал отметку в своей книге (решил-таки завести ее для себя), а записку спрятал. На вопрос Федора, когда он приедет в следующий раз, Иван Калистратьевич шутливо ответил: «О том лишь всевышний знает, дорогуля», — и быстро отъехал на рефрижераторе от здания склада, оставив Завьялову «на память», как он выразился, блок американских сигарет.

Приезжали иногда менее значительные клиенты, чем Иван Калистратьевич. Брали они немного, но суетились порядком, вились вокруг Федора, похлопывали его по спине или же, наоборот, низко кланялись в рукопожатии. И обязательно оставляли ему что-то на память. Эти «подогревы», как он порой называл их, выводили Федора из себя. Но и отказываться от подношений своей клиентуры новый кладовщик еще не научился, ибо мелкие подарочки эти делались с такой обескураживающей искренностью, с таким умело выпяченным чувством сиюминутного дружеского участия и сердечного отношения, что отвергать их было бы по крайней мере невежливо. И только когда один из таких клиентов, сильно чем-то озабоченный и, видимо, не ведавший, что творит, сунул Федору на прощанье в карман пиджака фиолетовую четвертную, Завьялов не сдержался, побагровел весь и швырнул эти деньги ему обратно, воздерживаясь, впрочем, от дальнейших действий. Сдержался Федор и подумал, когда машина с дарами полей и садов скрылась из глаз: «За что эти люди благодарят меня? Или так принято? А может, за этим скрывается что-то другое?»