Конец черного лета

— Понимаете, — Федор стал загибать пальцы на руке, — номера всех машин, фамилии получателей, кроме последних, и записки Дранова у меня хранятся, я их надежно припрятал. Думаю, это уже немало.

— А он не спрашивал у тебя об этих записках?

— Несколько раз. И я отвечал, что сразу же их уничтожаю.

— Как же он реагировал?

— В первый раз даже не поверил, а вот совсем недавно был очень доволен моим ответом и похвалил за разумные действия.

— Похвалил… Странно все это, ты прав, очень подозрительно и наводит на весьма грустные мысли. И это здесь, в процветающем хозяйстве, в нашей тихой и славной «Девице». Такие люди, такой размах — и, вероятно, обыкновенное наглое воровство. И у кого?

Василий Захарович в сердцах отодвинул блюдечко с вареньем и начал мерно постукивать рукояткой кухонного ножа по столу. Задумался, опустив голову, затем сказал:

— Ты ничем не выдавай себя, присматривайся, запоминай. Конечно, что-то нужно предпринимать. Но вот что и когда? Предоставь это мне…

Федор ушел к себе. Присел к столу с журналами, механически открыл и закрыл боковой ящик. Что-то заставило его снова открыть этот ящик, — он увидел общую тетрадь в темно-синей обложке, «Как это я забыл, — даже ругнулся тут же Федор, — ведь это тетрадь Василия Захаровича». Он открыл ее и прочитал на первой странице: «Записки лейтенанта Нечаева В. З., 1941–1944 гг. Составлены по памяти в 1946–1956 гг. Бараниха».

Из записок лейтенанта Нечаева В. З.

В августе 41-го Марту вызвали в гестапо. Принимал ее штурмбанфюрер Файн. От имени фатерланда и от себя лично он выразил ей глубокое соболезнование в связи с потерей отца — незабвенного Густава Шернера (брата известного впоследствии генерала, войска которого так отчаянно сопротивлялись в Чехословакии уже после капитуляции гитлеровской Германии). Затем Файн зачитал Марте приказ фюрера (при этом он встал из-за стола и замер, как истукан) о награждении Густава фон Шернера посмертно рыцарским крестом с дубовыми листьями, а также о выдаче дочери погибшего денежного вознаграждения и возвращении ей всей движимой и недвижимой собственности, отобранной большевиками.

Файн удовлетворенно хмыкнул, прочтя последнюю фразу, уселся за стол и снова принял более или менее человеческий облик (пока он читал приказ, о нем нельзя было этого сказать). Спросил у Марты, кто еще из родственников Шернера остался в России. Марта назвала меня, — племянника Шернера, сына его родной сестры, умершей во время родов.

— Так это сын Гейнца?

— Да, Рудольф Гейнц.

Файн тут же изъявил желание встретиться со мной.

…Но Файн не стал по каким-то соображениям приглашать меня в гестапо. В один из воскресных дней он сам приехал к нам. Время было обеденное. Встретила его Марта. Затем мы трое обедали в саду. Файн много ел и пил, рассказывал, как он выразился, «пикантные» анекдоты и после каждого, не ожидая нашей реакции, заливался визгливым, но зато искренним и жизнерадостным смехом. Не могу этого объяснить, но мне почему-то было его жаль. Когда подали кофе с коньяком и сигареты, Марта нас оставила, причем даже не сославшись, как это положено у женщин, на недомогание. Мы остались вдвоем с Файном, и лицо его сразу стало серьезным и неприятным.

— Сейчас, Гейнц, вы, конечно же, начнете ругать большевиков, — он усмехнулся, отпил немного коньяку и запил кофе.

— Вы считаете, что у меня нет для этого оснований?

— И да, и нет… Вам же большевики сохранили жизнь, — начал было Файн, но я рискнул его перебить.

— Если у вас есть вопросы, кроме тех, которые связаны с выяснением моего отношения к Советам, задавайте их, пожалуйста. Если же нет, оставьте мне самому решить, как отблагодарить чекистов, сохранивших мне жизнь.

В моих словах прозвучала явная ирония и нотки самолюбия, замешанного на чувстве собственного превосходства. Однако это не обескуражило Файна.

— Ваш немецкий сильно отдает австрийскими котлетами, — довольно грубо заметил он, раскуривая сигару. Пришлось оправдываться:

— Вам хорошо известно, что мой отец долгое время жил в Вене, выполняя задания германской разведки. Отсюда и мой венский диалект.

— Похоже на правду, — Файн пытался изобразить улыбку. — Но и вы должны согласиться, что в мои служебные обязанности входит проверка каждого, кто вызывает подозрения и подлежит в случае их подтверждения обезвреживанию, а также отбор для службы рейху тех, кто этого достоин и в состоянии приносить пользу.

— К какой же группе принадлежу я? — спрашиваю у Файна, стараясь в то же время сохранять внутреннее спокойствие и полнейшее безразличие на лице.

— Пока ни к какой.

Казалось, после этой встречи Файн забыл обо мне. Во всяком случае, больше месяца мы с ним не виделись. Но вот как-то к нашему дому подъехал черный автомобиль с круглой бело-голубой эмблемой над радиатором, и щеголеватый офицер в гестаповской форме вошел в дом. Тоном, не терпящим возражений, он сказал мне: «Вас вызывает господин штурмбанфюрер».