Конец главы

Мертва? Словно в ответ веки Бетти дрогнули, на губах мелькнула почти неуловимая улыбка, и разом, как задутое ветром пламя, жизнь покинула тело. Динни задержала дыхание. Она впервые присутствовала при кончине человека. Ее глаза, прикованные к восковому лицу старушки, увидели, как на нем появилось выражение отрешенности, как оно преисполнилось того незыблемого достоинства, которое отличает смерть от жизни. Девушка пальцем расправила покойнице веки.

Смерть! Пусть спокойная, пусть безболезненная, и все-таки смерть! Древнее всеутоляющее средство, общий жребий! Под этим низким просевшим потолком, на этой кровати, в которой больше полувека подряд Бетти проводила ночи, только что отошла маленькая старушка с большою душой. У нее не было того, что принято называть знатностью, положением, богатством, властью. Жизнь ее не осложнялась ни образованием, ни погоней за модой. Она рожала, нянчила, кормила и обмывала детей, шила, готовила, убирала, ела скудно, за всю жизнь ни разу никуда не съездила, много мучилась, не знала ни довольства, ни избытка, но держала голову высоко, шла прямой дорогой, взгляд ее был спокоен, а сердце приветливо. Если уж она не большой человек, значит, больших людей не бывает.

Динни стояла, опустив голову, до глубины души потрясенная этими мыслями. Старый Бенджи в своем темном уголке снова прочистил себе глотку. Динни опомнилась и, слегка дрожа, подошла к нему:

- Пойдите к ней, Бенджи. Она уснула.

Она взяла старика под руку и помогла ему встать, так как колени у него одеревенели. Даже выпрямившись, этот иссохший человечек был девушке почти по плечо. Поддерживая Бенджи, Динни помогла ему пересечь комнату.

Они стояли бок о бок и смотрели на покойницу, лоб и щеки которой постепенно приобретали странную красоту смерти. Лицо старичка стало малиновым; он надулся, как ребенок, потерявший игрушку, и сердито проскрипел:

- Э, да она не спит. Она померла. Она уже больше словечка не скажет. Посмотрите-ка сами! Нет больше матери... А сиделка где? Кто ей разрешал уходить?

- Тс-с, Бенджи!

- Да она же померла. Что мне-то теперь делать?

Он повернул к Динни свое сморщенное, как печеное яблоко, личико, и на нее повеяло запахом горя, немытого тела, табака и лежалой картошки.

- Не могу я тут оставаться, раз с матерью такое, - проворчал он. - Не годится так!

- И не надо! Пойдите вниз, выкурите трубку и скажите сиделке, когда та вернется.

- Что еще ей говорить? Я ей скажу - зачем ушла. О господи, господи!

Обняв старика рукой за плечо, Динни проводила его до лестницы и подождала, пока он, спотыкаясь, хватаясь за стену и охая, не спустился вниз. Затем вернулась к постели. Разгладившееся лицо покойницы неотразимо притягивало к себе девушку. С каждой минутой оно все более облагораживалось. Печать лет и страданий постепенно стиралась с него, оно выглядело почти торжествующим и в этот краткий промежуток между жизненной мукой и смертным тлением раскрывало истинный облик усопшей. "Чистое золото!" - вот какие слова нужно высечь на ее скромном надгробии. Где бы она ни была теперь, - пусть даже нигде, - неважно: она выполнила свой долг. Прощай, Бетти!

Когда сиделка вернулась, девушка все еще стояла и всматривалась в лицо умершей.

XVI

После отъезда мужа Клер постоянно встречалась с Тони Крумом, но упорно держала его на расстоянии вытянутой руки. Влюбленность сделала его необщительным, да и показываться с ним на людях было бы неосторожно; поэтому Клер не знакомила его со своими друзьями, и молодые люди назначали друг другу свидания в дешевых ресторанах, ходили в кино или просто гуляли. Домой к себе она его снова не приглашала, а он не набивался в гости. Его поведение можно было бы назвать поистине безупречным, если бы он иногда не умолкал в самый неподходящий момент, так напряженно глядя на Клер, что у нее чесались руки встряхнуть его за плечи. Он, повидимому, неоднократно ездил на конский завод Джека Масхема и просиживал долгие часы над книгами, трактующими о том, обязан ли Эклипс своими редкостными статьями Листеру Турецкому или Дарли Арабскому и предпочтительнее ли случать потомков Блеклока с мужскими, нежели с женскими отпрысками Сен-Симона и Ласточки.

Приехав из Кондафорда после встречи Нового года, Клер целых пять дней не получала от Тони никаких известий, вследствие чего он занял в ее мыслях гораздо большее место, чем раньше, и она написала ему на адрес "Кофейни":

"Дорогой Тони,

Где вы и что с вами? Я вернулась. Желаю вам счастья в Новом году.

Всегда ваша

Клеро.

Ответ прибыл только через три дня, в течение которых она сначала ощутила досаду, потом забеспокоилась и, наконец, немножко струхнула. Письмо было помечено беблок-хайтской гостиницей.

"Клер, дорогая,

Ваша записка меня страшно порадовала, потому что я решил не писать