Конец января в Карфагене

Как бы мне его вывести обратно на проспект, чтобы он не уволок меня дворами в этот несчастный зверинец — размышлял Самойлов, прощупывая в кармане деньги: двушки, копейки… О! Три копейки одной монетой — можно будет выпить с сиропчиком. Двух рублей хватило бы и на пиво, и на «блюдо с рыбкой», но ему было неохота сидеть в пивной с Азизяном. Да там и не посидишь. Азизяна обязательно опознают те, кому он что-нибудь должен, и тогда начнется… Даже те две чувихи не захотели лежать поблизости от Азизяна и перешли в другое место. Опять это «другое место». Чем на заголовок?

Самойлову стало жаль, что Данченко соблазнился сменой обстановки и уехал к родичам в село, куда-то под Кременчуг. Возвратится, наверняка, недовольный, с массой едких анекдотов про тамошних обитателей обоего пола, среди которых, «правда, был один нормальный человек…»

Если бы на сегодняшней прогулке Самойлова вместо Азизяна сопровождал Данченко, они бы могли подняться на следующую ступень, сделать шаг навстречу действительности, где не все и не всегда так безрадостно и безобразно, как оно им кажется сквозь кривые линзы добровольного «подполья». Но он так же хорошо сознавал ценность магических озарений Азизяна. Кто еще способен на такое? Пусть Азик подворовывает, пусть совершает примитивные пакости, если время от времени он без колебаний готов выдавать задаром вещи, не имеющие цены.

Из проходных завода, где трудился наладчиком, подкрепляясь казенным спиртом, Клыкадзе, выходили остатки первой смены. Значит, было около пяти — в общественный транспорт не залезешь.

— Зря он это делает. — Приземленным тоном, назидательно откомментировал Азизян. — Посадит печень, дуралей.

Первым его заметил Самойлов, но первая реакция на это явление — от Азизяна. Посреди столпотворения сидевший на парапете молодой человек напоминал персонажей Льюиса Кэрролла. Если бы не снующие за спиной у него машины, можно было подумать, что перед вами афиша. Его длинные и чистые волосы британского типа были аккуратно подстрижены и причесаны, из-под них выглядывал синий воротник расстегнутого незаношенного батника, под ним — разноцветная майка в широкую полосу, еще ниже — соответствующие верхней части джинсы и туфли. Но главной достопримечательностью было выражение его лица, местами угловатого и пухлого, как и положено физиономии западного рок-музыканта. Оно было лукавым и снисходительным, без пренебрежения — его нисколько не оскверняла суета отработавших свои копейки таракашек, спешащих поскорее разъехаться по домам, в вечном страхе успеть туда, не проспать сюда. Как будто их время чего-то стоит!

Самойлов беспокоился за Азизяна — тот мог что-нибудь сморозить. Ему хотелось поскорее увести его подальше от галлюцинации на ограде. Под торцовой стеной кинотеатра он разглядел бочку не с квасом, а с грогом. Желающих было человек семь… Может быть, автоматы с газировкой — мелочь готова… Сейчас он меня опозорит — переживал Самойлов. Тягостные секунды повисли кандалами.

— Шура, надо промочить горло, — прогнусил Самойлов, — стаканчиком старого доброго грога.

Азизян только этого и ждал.

— Шо? Грог? Где грог? — воскликнул он и, косо глянув на молодого мэна, фактически заорал: — Так пойдем… бухнем… как Хиппы бухают!

Самойлов не провалился сквозь землю. По англосаксонскому лицу незнакомца скользнула улыбка Чеширского Кота. Два ощипанных страуса в мятых техасах на тощих задницах метнулись к бочке с грогом. Самойлов понял, что придется доставать рубли. Грог стоил дороже кваса.

Солнечный шар укатился по ту сторону Днепра, и стоянка зверинца в долине погрузилась в подобие сумерек. Билеты продавал при входе сам контролер. Спускаясь по протоптанной тропе, Азизян жестами с восторгом показывал Самойлову, что там вытворяют на глазах у детей бесстыжие обезьяны.

7.03.2009

ПРИЗРАКИ

… Раскрытая книга падала вниз, будто побитая градом городская птица. Был бы это обыкновенный ливень, она бы дотянула до чердачного окна в доме по ту сторону шоссе. В недостроенном доме без стекол и электричества.

Санитар в зеленом халате и штанах не глядя попал в замочную скважину квадратным ключом, вышел на лестницу и, быстро захлопнув дверь, скрылся за нею. Сквозь жестяную обивку было едва слышно, как он глухо шагает по ступенькам. Секунд десять…

За это время можно пробежать стометровку. Он умел считать секунды. Когда-то он мечтал иметь секундомер и тренировать детишек, разве нет?

Шаги санитара смолкли. После тихого часа обещали прогулку. Вернее — перед ужином, хотя какая на фиг разница. Шагнул, понимаешь, как в тамбур! Хотя кому я это говорю, кто меня здесь когда понимал?

А ведь знакомился с симпатичными проводницами, да? Разве нет?

Курил в тамбуре за туалетом душистые «БT», прислушиваясь к перестуку колес как к собственному сердцу на полной громкости. Пока оно не остановилось, отстучав, до пункта назначения доставив пассажира, которому оно однажды запрыгнуло в рот. Остановка последнего вагона. Станция такая-то. Бесшумно шевеля губами. Он полностью произнес название лечебного заведения, где находится уже очень-очень долго.