Конец января в Карфагене

Глафира усадил Джона в кресло и жестом медиума собственноручно заправил ленту в магнитофон.

Все его замечания относительно группы «Кактус» были точны и справедливы. Многое пригодилось мне в дальнейшем, помогло сохранить верность определенным достижениям, достойно ставить на место любителей садиться не в свои сани: «Твоя епархия — куннилингус и «Dark side of the moon». Правильно? Тогда дыши носом и читай «Мурзилку» как советует классик».

Глафира говорил не скрывая восторга, некоторые места отматывал назад и просил прислушаться. Чорт знает, чем ему, здешнему еврею, так понравился кураж этой детройтовской группы. Неужели он улавливает оттенок нацисткой ликантропии в звучании этой музыки, не чувствует собачий привкус одержимости, о которой не подозревают, что вполне возможно, и сами исполнители?

Джон реагировал вяло, иногда попросту повторяя сказанное Глафирой. От сухого столового клонит в сон, тем более, летом. За те сорок минут, пока играл «Кактус», воздух в комнате успел пропитаться носками Джона настолько, что от меня потом потребовали назвать имя того, кто так навонял. Я назвал (чего проще): Джон. Живет рядом с пивзаводом. Учится-работает? — Понятия не имею. Что слушали? — Cactus ««Restrictions». Второй по счету альбом из четырех. Наряду с Grand Funk «On Time» — самый красноречивый саунд 1970 года. О том, что Джон в ту пору был военнослужащий, я узнал лишь год спустя.

Январь, а за окном по асфальту долбит дождь. Есть новости, но вперед надо разобраться с Глафирой и Джоном. Канонизируют хуй знает кого, а эти чем хуже? К вечеру обостряется тревожное беспокойство за бессмысленную жизнь. До утра ни на минуту не становится совсем тихо или совсем темно. Моторы дорогих машин работают негромко, зато музыка… Раньше так ревело разве что у артистов цирка, да и то — у тех, что помоложе. У перекрестка машины тормозят, и в свете мощных фар клубятся выхлопные газы. Не по-нашему курил — через жопу дым валил! За рулем много женщин. Кто позволяет?! В прекрасные времена, когда даже летними ночами доводилось любоваться темным городом в мертвой тишине, такое стоило пятерик, от силы чирик. Вот тебе лак — болгарский. Остальное — с получки, самостоятельно, ведь не девочка. Многого они для себя добились, как и негры. Ряд иностранных слов здесь пренебрежительно произносят с буквой «а» на конце — «негрá», «битлá», «Рингá» вместо «Ринго». «Купи вставку от Ринги за пятерик» (а там смотреть не на что, пьяные рожи). — «Она же черно-белая». — «Зато Рингу увидишь». Йока, макака, мучача. Очень популярные слова. Первую жену Шульги звали Мучача. А ее подругу Викторию — Йока.

Сидят Азизян и тот, кто мне это рассказывал. Мимо танка на постаменте проходит чувак, длинный такой. Азизян:

— О, Шланга!

— А это кто такой?

— Пидорас.

Классическая фамилия Козолуп тоже заканчивается на «п». Если Азизян слушает классику, причем любую, он всякий раз повторяет одно и то же: «Вано Мурадели. Кантата о Родине». И, понизив голос, прибавляет: «О залупе».

Дождливый январь. Льет, как из шланга. Интересно, чем Джона доставали оттуда, куда он упал? Вероятно, багор принесли. Погружали шест, тоже возможно. Куда сливали бензин, убедившись, что Джон на месте? Машин было во много-много раз меньше. Машин и негров. Еще говорили «прикинулся шлангом». То есть змеей. В библейском смысле Crawlin’ king snake. Вот такая змея. Нападающий подмешивал в суп отцу препарат випратокс. Прочитал инструкцию и решил, что змеиный яд должен подействовать, как того хочет Нападающий.

В общем, год миновал с того дня, как Глафира водил ко мне Джона слушать редкостный Cactus (эта пластинка действительно встречалась реже других). Лето разворачивалось в духе худшего Хендрикса и «Дорс». Длинное, бестолковое. Без ярко выраженной моды. Новое с Запада еще не дошло. А то, что надоело — жалко выбрасывать, и язык не поворачивается высмеять. После смерти Джими было опубликовано множество недоделанных записей, у которых тут же нашлись недоделанные толкователи со словариком. Слава б-гу, Миша Елда не начинал увлекаться поп-музыкой. Зато Навоз уже где-то репетировал. Ужасно видеть в ресторане при свете дня черные гробы-колонки.

Гремели колесами по мостовой повозки тряпичников, среди них — особо шумный бухарик Сеня. Если он скандалил, это слышал весь квартал. Взрослые дяди в кружевных рубашках выглядели так, словно не хотят служить в мексиканской армии и притворяются сумасшедшими, потому так и вырядились.