Конец игры

Он понимал ее, искренне жалел, но в его жалости и понимании не было места для чужого мужчины, которого — страшно подумать — еще пришлось бы называть ОТЦОМ. Когда Гелена наконец решила оставить ребенка, он воспрянул духом — это могло бы стать для матери выходом. Пожалуй, это ей и нужно, она именно этого жаждет, хотя из гордости и ложного представления о собственном достоинстве сама в этом никогда не признается. В первые минуты, когда он сообщил ей, что она станет бабушкой, ему показалось, что в своем расчете он не ошибся. Мать долго молча смотрела на него, бледная, дрожащая, словно пыталась преодолеть какое-то тяжелое душевное потрясение; глаза заволоклись слезами. Он горячо обнял ее, она приникла лицом к его плечу, всхлипывая точно счастливый ребенок, получивший под рождественскую елочку желанную игрушку. Он успокаивающе гладил ее по волосам и, переполняясь радостью, говорил себе: Наконец, наконец лед разбит, наконец она сбросила с себя панцирь. У него не было сомнений, что уж теперь она примирится с Геленой и внук внесет в ее душу мир и покой.

Боже, как он был наивен!

Она перестала плакать и с перекошенным от горя лицом сказала: Это ужасно! Неужели я и вправду такая старая? Ужасно, ужасно, повторяла она, а потом распалилась: Нет! Нет! Нет! — выкрикивала она, словно этим отрицанием хотела противостоять неумолимо текущему времени: Господи, если б хоть ребенок был не от этой потаскухи.

— Ну я так и знала, что вы опять напялите эту спецовку, — вывела его из задумчивости Амалия Кедрова, презрительно оглядывая его джинсы. — Я на вас дивуюся, такой знатный господин, столькими людями заправляете, а одеваетеся хуже некуда. Как вас другие могут уважить, коль сами себя уважить не можете. Что говорить, по одежке встречают, хотя какой бы ни был режим. Вот поешьте железа, — указала она на кухонный стол, где был приготовлен завтрак — шпинатный соус и яичница из трех яиц. — Знаю, ничего в нем хорошего нету, но железо вам теперича пользительно.

— Спасибо, пани Кедрова, — сказал он торопливо и, пересилив себя, начал есть. Уже при одном виде шпината, который Кедрова называла не иначе, как «железо», его затошнило. Но уж лучше съесть, а то от нее вообще не избавишься.

Амалия Кедрова, как и водится за старыми людьми, любила поговорить о том о сем пространно, обстоятельно, часто теряя нить разговора, перескакивая с предмета на предмет, но при этом была очень обидчивой, и если ей казалось, что человек, с которым она разговаривает, тяготится ею, надувалась и начинала брюзжать пуще прежнего. Славик не привык общаться с людьми в изысканной, деликатной манере, разговор с Кедровой обычно очень быстро приедался ему, и потому сейчас, желая поскорее закончить его, он сказал:

— Представляете, чтó сегодня ночью мне снилось? Будто у меня выпали все зубы.

Толкование снов было ее страстью, но для этого — как он знал — ей обычно нужен был сонник; память уже не служила ей настолько, чтобы она немедля могла вспомнить смысл всех снов, содержащих невероятное множество оттенков.

— И впрямь вам это снилось? — чуть погодя спросила она его недоверчиво.

— Правда, — подтвердил он с чистой совестью. Под утро он действительно пробудился от страшного сна, из которого запомнил одно: у него выпали все зубы.

— Гм. Зубы, зубы… — шамкала старуха, и на лице ее отражалась глубокая сосредоточенность. Немного помедлив, она вздохнула и покачала головой: — Надо глянуть в сонник. Пойду-ка шшас маленько приберусь, а то тута бог весть что… Когда Еленка приезжает из этой Праги?

— Завтра вечером, — ответил Славик. Если для Кедровой мать была «милоспани», Гелену она называла не иначе, как Еленка. Он напрасно ломал себе голову, почему она называет их именно так, но в конце концов, если ей так нравится… слава богу, отвязалась… вот она уже с пылесосом тащится в гостиную. Он, кисло поморщившись, отодвинул тарелку с недоеденным завтраком. Захотелось пива, чтобы перебить неприятный вкус шпината.

— Пани Кедрова, — закричал он, но тут же сообразил, что старуха его не слышит: кроме глухоты ей мешал еще и гул пылесоса. Он подошел к ней, она обернулась, только когда он коснулся ее плеча. — Пани Кедрова, — повторил он, но старушка указала пальцем на ухо и покачала головой. Славик нагнулся, выключил пылесос.

— Чего изволите, пан режиссер?

— Слетаю в «Смиховскую» пивка выпить. Если кто позвонит, скажите, пусть перезвонит, — он поглядел на часы, — примерно в одиннадцать, хорошо?

— Ага. Позвóните в одиннадцать, ладно.

— Нет, нет. Я не позвоню. Если мне позвонят, когда меня не будет, пусть перезвонят в одиннадцать. Понятно?

Кедрова призадумалась, потом кивнула:

— Ага. Воротитеся в одиннадцать. Будь сделано.

— Спасибо. — Он улыбнулся этому ее «будь сделано» и быстро ушел.

2