Конец индивидуума. Путешествие философа в страну искусственного интеллекта

Вот почему я выступаю за введение полноценного права на владение личными данными. Оно установило бы полный и исчерпывающий контроль индивида над своими данными, не препятствуя при этом возникновению рынка. Мой источник вдохновения в данном случае — Джарон Ланье[204], с которым читатель уже встречался в Бостоне при обсуждении более специфического вопроса о социальных сетях. Во избежание манипуляций со стороны тех, кого Ланье называет «слугами-сиренами», необходимо превратить наши данные в имущество, и на пользование им мы будем заключать договор. Этот договор мог бы предусматривать среди прочего выплату вознаграждения за стоимость, которую мы производим и которую у нас сегодня изымают в обмен на некую расплывчатую бесплатную услугу. Этот вопрос вызывает горячие споры. Глен Вайл, когда не занят проектами по растворению индивида в огромном утилитаристском целом, ведет благую борьбу за то, чтобы личные данные считались «трудом»[205]. (Этот подход несколько отличается от моей идеи признания их собственностью, но должен привести к тем же практическим результатам.) Вайла поддерживают многочисленные активисты, начиная с Бриттани Кайзер, первой забившей тревогу по поводу Cambridge Analytica. Теперь она хочет распространить на данные то же право собственности, которое применяется к недвижимому имуществу[206]. Член Верховного суда США Нейл Горсач выступил с особым мнением, потребовав, чтобы на личные данные распространялось действие Четвертой поправки, то есть они должны признаваться собственностью, которую нельзя безнаказанно обыскивать (следовательно, и собирать) на том же основании, что документы или личные вещи[207]. Новый губернатор Калифорнии сделал шаг в том же направлении, пообещав в своем ежегодном послании установить цифровые «дивиденды», которые будут выплачиваться платформами: «Калифорнийские потребители должны иметь возможность получать долю богатств, создаваемых при помощи их данных […], потому что мы признаём, что ваши данные имеют ценность и принадлежат вам»[208]. Хотя употребление термина «дивиденды» внушает опасение, что эта мера пойдет по пути налогов и перераспределения, а не индивидуального контракта, ее логика знаменует существенный прогресс. Уж если Калифорния, колыбель цифровых инноваций, примет такой закон, то остальному миру придется по меньшей мере задуматься о нем.

Помимо юридических, экономических или технических аргументов[209], идея о признании личных данных собственностью отвечает двум фундаментальным требованиям, образующим центральные элементы «первой директивы»: формированию личности и возможности свободы воли.

Учитывая атаки, которым сегодня подвергается собственность, напомним, что частная собственность как таковая имеет важнейшее значение для эмансипации индивида. Как ни удивительно, с самой исчерпывающей апологией собственности в свое время выступил Прудон в работе «Теории собственности», опубликованной уже после его смерти и очень далекой от мимолетных порывов его юности, которые, к сожалению, лучше сохранились в истории («Собственность — это кража»). Для первого мыслителя-анархиста собственность — «самая большая из революционных сил, какие только существуют»: она отсекает любую зависимость от политической власти и поэтому позволяет каждому, чувствующему себя в безопасности у себя дома, развивать собственную личность, даже наперекор духу времени. Владение материальными благами позволяет закрепить свои формальные права на твердом фундаменте. «Для того чтобы гражданин был кем-то в государстве, — пишет Прудон, — таким образом, недостаточно, чтобы он был свободен как лицо; нужно, чтобы его личность, как и само государство, опиралась на долю материального, которой он владеет во всей суверенности». Только собственник может по-настоящему сопротивляться исходящим от центральной инстанции требованиям, сколь бы законными они ни были. Свободно распоряжаясь имуществом, имея возможность не только продать его, но также оставить стоять без дела или даже уничтожить, каждый может предаться самому необузданному творчеству или самой бесплодной лени. «Почему бы не позволить разводить ежевику, чертополох или терновник?» — с иронией спрашивает Прудон. Может быть, из этих сорняков родится новая сельскохозяйственная революция. А может быть, и нет… В этом вся двусмысленность и вся сила того, что связано с правом человека на заблуждение. Новое предполагает отклонение, отклонение требует независимости, независимость опирается на собственность. Кстати, такой подход — полная противоположность подходу Глена Вайла, по которому имущество, не приносящее пользу группе, должно незамедлительно передаваться другому лицу, способному найти ему лучшее применение. Вопрос о равенстве в доступе к коллективному наследию, разумеется, требует осмысления проблемы коллективного управления, не ставя под сомнение собственность как общественную цель на службе у индивидуальности и многообразия.