Конец институций культуры двадцатых годов в Ленинграде

Наша деревня быстрыми шагами идет к культурной жизни. В колхозах имеются свои художники и поэты, воспевающие колхозный строй.

Поэтическим творчеством занимаются подростки и старики, без исключения.

Политическая, художественная л-ра, журналы и газеты, быстрым потоком хлынули в деревню. Постоянным гостем в нашей деревне становится журнал «Л. У.» Он пользуется большой репутацией, о ж-ле говорят с восхищением, отмечая и его недочеты.

(ед. хр. 253, л. 34)

До конца верить фольклористу нельзя. Картина, которую нарисовал И. С. Гудков, представляется утопичной не только потому, что она как бы предвосхищает нарративную схему фильма «Волга-Волга» (1938). Даже если не вдаваться в тонкости, касающиеся конструирования желаемой реальности, ей попросту противоречит тот факт, что подавляющее большинство корреспондентов «Литературной учебы» жалуются на отсутствие книг и нехватку денег, чтобы эти книги выписать. И тем не менее совсем игнорировать его сообщение тоже вряд ли оправданно, ведь литературные консультации, «кабинеты авторов» и редакции действительно не успевали отвечать начинающим.

Помимо прочего, Гудков рассказывает историю об уникальном «читателе» «Литературной учебы» и к тому же успешном авторе-исполнителе. Путешествуя в качестве руководителя фольклорной экспедиции по отдаленным северным районам Московской области, Гудков повстречался с замечательной 75-летней колхозницей, проживавшей в деревне Бор Ваучского сельсовета Весьегонского района. О «неграмотной, но оригинальной поэтессе, известной по району» фольклорист сообщает:

Репертуар бабки Корневой пользуется большой популярностью. Его распевает молодежь на улице и декламирует в обеденные перерывы с колхозного <нрзб> или телеги. Несмотря на свою неграмотность — бабушка имеет свою библиотечку. В ее книгах между прочим находим и журнал «ЛУ». <…>

— Для чего Вам этот журнал бабушка? — (указываю на «Л. У»)

— Как для чего — учиться родной хочу, учиться.

— Председатель (колхоза И<.> Г<.>) приходит и говорит: «Бабушка! Иван пьянствует, на работу не вышел — протащи-ка его»…

— Ну я и протаскиваю. Когда складно выходит, а когда и нет. Я ведь не умею писать на бумагу, а все в голове держу и часто забываю.

Вот и читает мне сын журнал, а я слушаю. Лучше всего понравилось, как Гоголь работал, а другое понять не могу. <…>

А вот почему ненапишут, как песню составить, продернуть в колхозе кого-нибудь, чтобы весело и понятно всем было.

«Почему не напишут как песню составить». Думает не одна Корнева, а думают многие. <…>

03/IX — 34 г. Гудков Илья

Москва

Москва, 2, Арбат, 42, кв. 3

(ед. хр. 253, л. 35–36)

Трудно сказать, насколько запись Гудкова передает то, о чем говорила и тем более думала бывшая, как следует из того же письма, баптистка Корнева. Зато в его тексте вновь чувствуется газетное влияние — начиная с лозунга «учиться, учиться…» и завершая социальным заказом «от лица народа» на статью о рецептах сочинения для народных сказителей.

Сам И. С. Гудков к моменту отправки письма уже печатался. В письме есть ссылка на его публикацию «Народные загадки, частушки и песни» (Безбожник. 1934. № 7), так что какой-то опыт «правильной композиции» у него имелся, и он этим явно пользовался.

Кроме собирательства, Гудков оставил по себе память как один тех «миссионеров» (наряду с В. Н. Чернецовым, П. Е. Хатанзеевым, А. Н. Баландиным и др.), которые принесли письменность и литературу ханты и манси. Вот что сообщает о деятельности фольклориста Н. Коняев в предисловии к библиографическому указателю «Писатели Югры»: