Конец конца Земли

Калифорнийка оказалась права, боясь погоды: было холодней, чем я пытался ее убедить. Но я оказался прав насчет пингвинов. От Антарктического полуострова, где их количество было впечатляющим, «Орион» направился снова на север, а затем далеко на восток, к острову Южная Георгия, где их количество просто ошеломляло. Южная Георгия – главное место размножения для королевских пингвинов. Птицы этого вида ростом лишь немного уступают императорским, но оперение у них более живописное. Увидеть королевского пингвина в естественных условиях – это само по себе показалось мне веской причиной не только для того, чтобы сплавать в Антарктику. Ради одного этого имело смысл родиться на нашей планете. Да, я любитель птиц. Но мне кажется: если гость с любой другой планеты увидит королевского пингвина рядом пусть даже с самой безупречной человеческой особью, то, свободный от мутящего взор полового влечения, он объявит пингвина безусловно более красивым из двух видов. И не только гипотетический пришелец. Все любят пингвинов. Прямой осанкой, готовностью упасть на брюхо, движениями ласт, напоминающими взмахи рук, тем, как они коротко переступают или смело семенят, перебирая мясистыми ногами, они больше похожи на человеческих детей, чем любые другие животные, не исключая человекообразных обезьян.

Кроме того, антарктические пингвины, чья эволюция шла на отдаленных берегах, – редкий пример животных, не испытывающих перед нами ни малейшего страха. Когда я садился на землю, королевские пингвины подходили ко мне так близко, что я мог погладить их блестящие, напоминающие мех перья. Их оперению присущи такая отчетливость текстуры и такая яркость окраски, какие обычно позволяют изведать только наркотики. Посещая колонии папуанских и антарктических пингвинов, не очень-то посидишь из-за помета. Но королевские, как выразился один из линдбладовских натуралистов, более опрятны. На острове Южная Георгия у залива Сент-Эндрюс, где, теснясь, толпились полмиллиона взрослых королевских пингвинов и их пушистых птенцов, обонянием я ощущал только море и горы.

Хотя у каждого вида пингвинов есть чем похвастаться – глэм-роковые хохолки у золотоволосых пингвинов, маленькие прыжки с приземлением на обе лапы, которыми пингвины-скалолазы терпеливо перемещаются вверх и вниз по крутым склонам, – королевские полюбились мне больше всех. Они сочетают в себе неотразимое эстетическое совершенство и общительную, полную энергии поглощенность моментом, как у играющих детей. Иной раз группа королевских, вперевалку достигнув берега, опрометью кидалась назад от бурунов, размахивая вытянутыми ластами, как будто вода оказалась для них слишком холодна. Или одиночная птица, встав на мелководье, так долго всматривалась в морскую даль, что ты задавался вопросом, какая мысль у нее в голове. Или двое молодых самцов, возбужденно топая за нерешительной самкой, приостанавливались, чтобы определить, кто из них более впечатляюще вытягивает шею, или без особого эффекта сразиться, пуская в ход не зловредные острые клювы, а безобидные ласты.

В заливе Сент-Эндрюс активная жизнь шла большей частью на периферии колонии. Поскольку очень многие птицы высиживали яйца или линяли, основная часть колонии производила удивительно мирное впечатление. Ее вид с высокой точки напомнил мне вид Лос-Анджелеса из Гриффит-парка очень рано утром в выходной день. Сонный мегаполис, заставленный пингвинами. Магистрали патрулировали белые ржанки – странные белоснежные птицы с туловищем пингвина и повадками стервятника. Даже поразительный звук, который издают королевские – этот заливистый ликующий рев, где есть что-то от волынки, что-то от праздничных шумовых эффектов и что-то от «собачьего лая» аппаратуры на некоторых самолетах, – этот звук, при всем том не похожий по большому счету ни на что из слышанного мной на свете, производит успокаивающее действие, когда тысячи пингвинов разом голосят вдалеке.