Конец лета

Блондин курит. Вчера он должен был прийти на встречу группы по проживанию горя – так же, как она сама. Ему около двадцати пяти, его воспоминания и об исчезновении Билли, и об их саде верны. А если прибавить странное влечение, которое она испытывает к нему, не говоря уже о неприятном сходстве с фотороботом – то какой вывод можно сделать?

Эти мысли посещали Веронику не в первый раз, но ей все равно трудно было принять их. Если Исак – это Билли (а она думала если, в основном чтобы обуздать себя), то все ее существование окажется вывернутым наизнанку. Все их существование окажется вывернутым наизнанку, по этой-то причине она и пустилась в дорогу. Она ведь могла бы выехать утром или даже ближе к вечеру. А прежде – сменить замок, поставить сигнализацию, постоянно проверять, надежно ли закрыто окно во двор. Но она этого не сделала.

Разумеется, она все эти годы думала о Билли. Кем он стал бы, если бы имел возможность вырасти? Стал бы спортсменом, как Маттиас, полюбил бы писать, как мама или как она сама? Может, Билли унаследовал бы отцовскую мягкость, любовь к стряпне и садоводству? Мечты и пустые рассуждения, во всяком случае, таковыми они оставались до сего дня. Потому что сейчас у нее вдруг появилась возможность получить ответ на эти вопросы.

Первое, что она поняла, проснувшись на жесткой кровати в мотеле, – это что следует поговорить с отцом. Сказать ему, что его младший сын, возможно, жив, что отныне, может быть, не все будет хорошо, но многое станет гораздо лучше. И поговорить следует с глазу на глаз, как хорошей дочери. Ради отца, повторила она себе в десятый раз. Даже зная, что скажет не всю правду.

– Hasta mañana… – запела она себе под нос. Потом погромче, чтобы заглушить шум из бокового окошка. – ’Til we meet again.

Глава 26 Лето 1983 года

Монсон поднялся, собираясь уходить, когда в полуоткрытую дверь кабинета постучали. На пороге стояла Бритт из приемной. Монсон снял куртку со спинку стула, давая понять, что она не вовремя, но Бритт не дала сбить себя с толку.

– К тебе посетитель, – коротко объявила она.

– Сейчас? – Монсон всплеснул руками. – Я уже ухожу. Я две недели не обедал с семьей. То есть не ел с ними вечером, – поправился он.

Ожидалась треска под горчичным соусом, и он предвкушал ее весь день, как предвкушал и вечер с Малин и мальчиками, и возможность хоть несколько часов не думать о темной насосной с ее кошмарным содержимым.

Бритт качнула головой.

– Лучше тебе принять его здесь.

– Тогда будь добра, окажи мне услугу. Вернись через пять минут и скажи, что мне звонит полицмейстер лена. – Монсон вздохнул.

Он положил куртку и снова сел на вытертый стул, думая об обеде, у которого теперь были все шансы оказаться холодным. Тут Монсон сообразил, что Бритт не назвала посетителя, а ему, Монсону, следовало уточнить это, прежде чем соглашаться на встречу.

В дверь постучали, и, прежде чем он успел ответить, в кабинет вошел Харальд Аронсон.

– Я хочу его видеть, – резко сказал он, не утруждая себя приветствием.

Монсон поерзал.

– Да-да, но… – начал он. Аронсон перебил его:

– Томми Роота. Я хочу его видеть. Сейчас же! – Он скрестил руки на груди и уставился на Монсона.

– Ясно.

– Монсон пытался потянуть время. Он покосился на дверь, надеясь, что Бритт объявится и спасет его.

Аронсон продолжал сверлить его взглядом, и Монсон вздохнул. Он снова подумал о вечерней трапезе, о Малин и мальчиках, которые ждут его дома, и сказал:

– Ладно. Но только быстро.

Монсон медленно набрал код, открывавший мощную дверь, отделявшую конторскую часть полицейского участка от арестантской. Уже во время короткого прохода по коридору он понял, что это была плохая идея. Следовало просто сказать Аронсону «нет» и на том закончить. К сожалению, он этого не сделал, а теперь уже поздно. Жаль, что здесь нет Буре и Борга. Было бы значительно проще, если бы кто-нибудь из них взял Аронсона на себя, но от городских весь день ни слуху ни духу.

Что-то в Аронсоне пугало его. Вся Монсонова решительность шла прахом, как только этот высокий человек впивался в него взглядом. И Монсон был не одинок. Мало кто в поселке отваживался противостоять Аронсону, но Монсона это сейчас абсолютно не утешало.

Кант, полицейский, дежуривший в маленькой стеклянной кабинке, встал, когда Монсон и Харальд вошли в арестантскую. Он шагнул к ним, поднял брови. Монсон жестом дал понять, что все в порядке. Надо сохранять спокойствие, не позволять ситуации сойти с рельсов.

– Роот у нас в какой камере? – спросил он.

– Что-то случилось? – Кант переводил взгляд с Аронсона на Монсона.

– Нет-нет, мы просто заглянем к нему, – уверил Монсон. – Так в какой он камере?

– В четвертой. – Полицейский пристально посмотрел на него.

Монсон обернулся, жестом позвал Аронсона за собой и как можно медленнее зашагал по серому пластиковому покрытию.

В арестантской было всего четыре камеры; та, в которой сидел Роот, располагалась в дальнем углу. Монсон пару секунд подождал, а затем открыл окошко, прорезанное на уровне глаз.