Конец ночи

— Пока я буду жив…

Тереза, наконец успокоившись, закрыла дверь и вернулась в гостиную; минуту она стояла в раздумье, затем, быстро подойдя к окну, открыла его, распахнула ставни и высунулась в окно, во влажный сумрак ночи. Но балконы нижних этажей скрывали от нее тротуар. Она не увидела Жоржа Фило, она услышала лишь чьи-то удалявшиеся шаги: возможно, шаги Жоржа.

VIII

Нечего было и думать о том, чтобы лечь. Опершись на подушки, она продолжала сидеть в темноте; глаза ее были широко раскрыты, все внимание сосредоточено на том, чтобы справиться с удушьем. Было самое тихое время ночи. Малейший вздох, тоскливый или радостный, не остался бы незамеченным, думала она. Его было бы достаточно, чтобы нарушить молчание мира. Тереза старалась отдышаться, подобно балерине, прислонившейся к декорации во время антракта. Драма прервана, и без желания Терезы она не возобновится.

Трудно представить себе, что в этом ночном молчании скрыты тысячи страстных объятий и предсмертных агоний. Тереза думала, что добилась покоя, между тем она лишь временно вышла из игры. Но эта игра продолжалась без ее ведома где-то в другом месте. Тот, чьи удалявшиеся шаги она слышала в тишине пустынной улицы, возможно, тоже сейчас уже дома, в своей постели. А может быть, он пошел еще куда-нибудь. Она не задумывалась над этим вопросом, хотя не переставала думать о Жорже.

Как он был одет сегодня вечером? Он не умеет одеваться. Тереза старалась вспомнить цвет его галстука, недостаточно туго стягивавшего невысокий воротник. Ей припомнился особый взгляд, который она подметила у него в тот момент, когда голова его лежала у нее на плече и она, чтобы лучше его видеть, с ласковой улыбкой склонялась над ним, как мать над ребенком. Он же, не отвечая на ее улыбку, лишь пристально смотрел на нее глазами ночной птицы. И тогда она ясно увидела, что левый глаз его косит — слегка «подгулял», как сказали бы в Аржелузе. Что напоминала ей эта начинавшая отрастать борода, придававшая грязный вид его подбородку? Ах! Да… снимок в старом номере «Иллюстрасьон», мертвое лицо молодого испанского анархиста, убитого карабинерами… Она подумала, что Жорж мог бы сейчас быть подле нее, и в этом не было бы ни риска, ни преступления. Тереза слишком страдала, ее болезнь избавила бы их от жалких жестов любовного ритуала. Прижавшись к ней, он спал бы невинным детским сном. Ведь матери часто берут к себе в кровать детей, которых мучают тяжелые сны. Она же, защищенная болезнью и этим ощущением близости смерти, таящимся в груди, спокойно, без свидетелей, наслаждалась бы присутствием возле себя другого человеческого существа; хотя того, кем она любовалась бы, даже не было бы здесь, ведь сон есть отсутствие. Последнее бодрствование над спящим, последняя радость — странная радость, которая удовлетворила бы ее, но никому другому не была бы понятна… Ах! Зачем она так поторопилась прогнать его от себя во мрак ночи? Быть может, никогда больше не представится возможность хоть на мгновение испытать такое счастье… никогда больше!

Физическая боль стихала, дышать стало легче, и грезы Терезы мало-помалу переносились в другой мир, мир, заполненный людьми и вещами прошлого. В этом мире для Жоржа Фило нет места. Она обедает с мужем в квартире, на острове Сен-Луи, где она когда-то прожила несколько лет и куда он никогда не приезжал; Мари — уже взрослая — сидит между ними; Терезе хочется незаметно для Бернара и Мари уйти из-за стола; но Анна, наливающая в ее стакан вино, делает ей знак не двигаться; она же чувствует, что ей надо сделать что-то неотложное, — что именно, она не знает, — ей необходимо уйти…

Тереза внезапно проснулась; ей показалось, что уже наступило утро, но, повернув выключатель, она снова выключила свет. Бессонница ее не страшила: так чудесно иметь возможность думать о Жорже. Здесь, в этой таинственной области, созданной ее воображением, в мире грез и фантазий она по крайней мере не причиняет никому зла, никого не отравляет. «Но ведь он уже не принадлежит мне, — подумала она, — он принадлежит Мари…»

Она старалась больше не отделять их в своих мыслях: она представляла их вместе. И Тереза старалась отделаться от какого-то смутного стыда.

С чувством горького удовлетворения, с желанием бередить свою рану она сосредоточила все внимание на этом слившемся, двуликом образе. Нет, ночь пройдет незаметно в размышлениях над мирной жизнью двух нежных супругов, у которых есть дети, которые делят и горе и радость и доживают вместе до седых волос, до самой смерти; тот из них, кто умирает первым, лишь открывает путь другому, чтобы оставшийся в живых не страшился вечного сна. Тереза всегда сохраняла в себе эту способность до мельчайших подробностей представлять себе подобную жизнь, которая для нее самой навсегда осталась недоступной; ей казалось, что все возвышенное и значительное в повседневной жизни ускользает от тех, кто окунулся в эту жизнь, и хлеб насущный им приедается; лишь те люди, которые, подобно ей, навсегда лишены его, глубоко и тяжело переживают свой голод.