Конец одиночества

После его ухода я снова пытаюсь погрузиться в мир фантазий, но на этот раз не получается. Я гляжу в окно. В воздухе стремительно летают ласточки. Я вдруг вспоминаю, что раньше, когда мне бывало плохо, я воображал, будто умею летать.

Я листаю фотоальбом. Кроме портретов жены, я больше всего люблю рассматривать фотографии моего брата и сестры. На некоторых из них сестра заснята во время какой-нибудь вечеринки с бокалом коктейля в руке, взгляд воинственный, в глазах ни капли сомнения. Пятнадцать лет прошло с тех пор, и трудно выразить словами, до чего мне сейчас не хватает Лиз.

В дверь стучат. Пришел санитар. Вместе с ним я, опираясь на костыли, выхожу на первую прогулку в больничном парке. Сломанная нога уже почти не болит, сломанная ключица тоже хорошо срастается, голова вроде совсем перестала болеть. Непривычный дневной свет слепит меня, я вдыхаю воздух всей грудью и сажусь на скамейку. Вокруг меня птичий щебет, с ясного неба на парк светит солнце.

«Она умерла», – звучит у меня в голове.

Несколько мгновений я с трудом пытаюсь овладеть собой. Отвлечься, отвлечься! В голове вихрем проносятся мысли, и внезапно перед глазами вновь встают годы, проведенные в Берлине. Я вспоминаю, как я в своей квартире, охваченный приступом дикого дурачества, в одиночестве пускался в пляс. Вспоминаю подвал в Швейцарии и упаковку ружейных патронов. Вспоминаю, как снова начал писать. Затем все убыстряющийся монтаж бессвязных кадров, и вдруг я ясно вижу то, что произошло перед аварией. На меня глядит бездна.

И я гляжу в нее.

Путь назад (2000–2003)

Примерно через два года после того, как я провел отпуск с братом и сестрой во Франции, я бросил фотографию. Получив отказ от знакомого куратора, я со злости выставил на улицу ящик со всеми своими камерами. Через час я хотел забрать его назад, но его уже не было на месте. Начало растянувшегося на несколько месяцев движения по наклонной. Я стал спать до вечера, обкуривался дурью, написал несколько рассказиков, которые так никому и не показал, и превратился в вечно со всеми ссорящееся, вздорное существо. Моя тогдашняя подруга ушла от меня. Я казался ей слишком замкнутым, слишком неподлинным, и она была больше не в силах видеть этот взгляд, словно я где-то не здесь, а в своем собственном, недоступном для нее мире. Меня это почти не тронуло. Так же как предыдущие связи, эта началась у меня без влюбленности, и в глубине души я чувствовал: то, что происходит сейчас, на самом деле не имеет отношения к моей жизни. Я по-прежнему охотно променял бы ее на ту, в которой были живы мои родители. Эта мысль возвращалась снова и снова, словно какое-то проклятие, отравившее мою душу.

Когда Лиз рассказала мне про вакансию, открывшуюся в «Yellow Records», я отказался от гамбургской квартиры и переехал к ней в Берлин. Эта студия звукозаписи размещалась на заднем дворе на Коттбуссер-дамм и специализировалась на авторской песне и инди-роке. Так случилось, что я вдруг стал юридическим консультантом, а затем агентом лейбла, но с таким же успехом я мог бы жить за границей или снова поступить в университет. Тогда я не мог бы ясно сформулировать, что это для меня означало, но в душе догадывался, что я сбился с дороги. Сложность была только в том, что я не знал, где и когда. И даже не знал, с какой дороги.

* * *

Незадолго до своего тридцатилетия, в январе 2003 года, я ехал на «веспе» по городу, как вдруг передо мной остановился красный «фиат». Почему я не мог отвести от него глаз? Ах да! Альва! У нее была такая же машина. Внезапно передо мной снова ожило, чем тогда все кончилось. Как я просил ее поехать со мной в Мюнхен. И как она в ответ легла в кровать с этим человеком и заставила меня на это смотреть. Вот так все кончилось.

Хотя… не совсем.

В последние выходные перед окончанием школы ко мне неожиданно подошла Альва. Она заговорила со мной как ни в чем не бывало с лучезарной улыбкой и рассказала, что, наверное, поедет на полгода волонтером в Новую Зеландию. Мы поговорили о том, что впредь вряд ли будем видеться и как это странно, когда несколько лет встречаешься каждый день, а потом не видишься больше никогда. Вообще-то, я еще не забыл обиду, но в ее взгляде была такая ранимость, что мне самому стало за нее больно, а затем она тронула меня за плечо и спросила, не провести ли нам вместе выходной день. Она кое-что поняла, и ей очень хочется поговорить со мной об этом.

Это было так неожиданно, что сначала я не нашел что ответить. Я обещал ей непременно позвонить, и Альва сказала, что будет этому рада.

Но я так и не позвонил.

Все выходные я как приклеенный ходил вокруг телефона в вестибюле интерната. Но так и не смог ей позвонить. Альва сознательно обидела меня, и, очевидно, несмотря на все заверения, я мало что для нее значил, так как, судя по всему, она вскоре собиралась покинуть меня навсегда. Как же я мог простить ее после этого? В то же время я хотел непременно увидеться с ней. Я надеялся, что она сама мне позвонит, но она этого не сделала.