Конец Ольской тропы

Пунктиры ленско-колымского побережья исчезли с географических и морских карт. На кочках болотистой тундры и нежнобелом ковре ягеля вырос Усть-Ленский порт — выход Якутской республики в море. Напротив отепленных бараков, плотины мола, механических мастерских, узкоколейной дороги Усть-Ленского порта сонно клевали бушпритами шкуны изыскательных экспедиций.

Старейший ленский лоцман-якут Афанасий Данилович Богатырев гордо говорил Бочеку:

— Вам, людям Большой земли, нечему удивляться. Но я доживу до той навигации, когда на причалах Усть-Ленского порта запоют портальные краны. Растет и строится отрезанная бездорожьем моя страна. Вот они покачиваются на рейде, морские шкуны, и скоро уйдут на остров Дунай, на восточный Таймыр, к Новосибирскому архипелагу выводить белые пятна с лица моей страны. Я — старик, много прожил, много видел. И с каждым годом мне становится радостнее жить. С каждым годом везу я вверх по реке, в улусы и наслеги, богатое капсе — большие новости о настоящей жизни, которая расцвела на гнилых берегах бухты Тикси, о настоящих людях, присланных Сталиным подобрать ключи к моей стране со стороны ледового моря.

Разбуженная Якутия смотрела в мир через окно Усть-Ленского порта.

Караван благополучно пересек море Лаптевых, и капитан увидел бухту Амбарчик, где отстаивался в штормовые дни северо-восточной экспедиции. Берега бухты заросли складами, на рейде кружились на якорях пароходы, пришедшие из Владивостока, и лесовоз «Рабочий», путь которого в Колыму лежал с запада, через Карское море и пролив Вилькицкого.

Бочек взволнованно отсалютовал «Рабочему». Это был самый фантастический из рейсов, когда-либо совершенных к устью Колымы.

Капитан вспомнил скептические слова Нансена. Великий друг человечества и отважный арктический мореплаватель говорил, что грузовое движение по Северному морскому пути — утопия. Категорическое заключение Нансена было догмой полярников, подкрепленной тяжелыми условиями колымских рейсов с востока. Моряки не верили в возможность плавания с запада и возвращения назад без зимовки. Они ссылались на математику. Цифры с убийственной точностью свидетельствовали в пользу доводов Нансена: между Владивостоком и Колымой надо было преодолеть во льдах девятьсот километров, между Колымой и Архангельском либо Мурманском — вчетверо больше. Западный вариант оставался недоступным и соблазнительным абсолютной краткостью: он втрое сокращал путь в Колыму.

И вот, «Рабочий» пришел с запада.

Миновало четыре года с момента разговopa Бочека и Молодых в Иркутске. Достоянием летопиецев стали походы советских кораблей в ледовые моря — Чукотское, Восточно-Сибирское, Лаптевых. Челюскинская эпопея была призмой, сквозь которую человечество разглядело будни завоевателей восточного сектора Арктики, отделенного от европейской части Союза одиннадцатичасовой разницей времени: самоотверженную работу дальневосточных моряков. Они совместно с дальстроевцами положили начало блестящему расцвету горной Колымы — края, призванного сыграть ведущую роль в быстрейшем развитии всего советского северо-востока. Легендарная Одиссея капитана Бочека в Чукотском море — наряду со сквозными походами «Сибирякова», «Литке», «Челюскина» — одна из красочных глав истории арктического мореплавания. Будни экспедиций капитанов Бочека, Миловзорова, Сергиевского, Мелехова и водителя краснознаменного ледореза «Литке» Николаева были полны романтики, которая неотделима от пафоса большевистского освоения отдаленных пространств нашей родины.

Бочек вновь плыл вверх по Колыме и считал поселки и города, выросшие на берегах таежной реки. Там, где был пустынный залив Лабуя, в котором он оставил на зимовку первый пароход, приведенный с Лены, виднелись здания цехов судоремонтных мастерских, антенна радиостанции, кварталы жилых домов. Ежедневно радисты Лабуи сообщали судам, находящимся в плесе, о глубинах и горизонте воды: новшество, не известное даже на европейских реках. Вниз по Колыме спускались пароходы с голубой маркой Дальстроя на трубах. Они приветственно салютовали ленскому каравану и проплывали на Колымский бар, к бухте Амбарчик. За ними ползли вереницы барж. Дыхание горной Колымы слышалось на каждом из тысячи восьмисот километров судоходного плеса реки, от Утинки до понизовий, и даже серый Среднеколымск выглядел веселее и обжитее. Позорная кличка «Пропадинск», заслуженная им в годы цаpизмa, звучала теперь анахронизмом. Границы края, точно по волшебству, раздвинулись, и Среднеколымск стал промежуточным портом колымской водной магистрали, связывающей устье реки с Утинским золотопромышленным рай оном. Оттуда струилось на юго-восток, к берегам Охотского моря, к столице Колымы — Магадану, к порту бухты Нагаево, автомобильное шоссе, проложенное на вечной мерзлоте, в тайге, наледях и бездонных болотах.

14. Романтика Ольской тропы