Конец партии: Воспламенение (СИ)

Я почувствовала, что устала, но тут же вспомнила, что спать нельзя. Надо было придумать себе занятие, но последнее время я не могла сходу родить какую-нибудь идею - мозги ворочались с трудом, будто я была все время пьяна, и здравые мысли мелькали в них редкими, не связанными меж собой вспышками.

- Куда ты? - спросил Бонбон, увидев, что я направляюсь к двери.

- Воздухом подышу, - честно ответила я и вышла из дома.

Июль выдался теплый, но не жаркий, и я решила провести какое-то время в саду, пока меня, может быть, не осенит мысль, чем можно заняться еще. А если не осенит, то и черт с ней, досижу в тени розовых кустов до ужина, никто меня не тронет. Странно, как я когда-то боялась, что меня могут арестовать. Разобранная до основания, я уже никому не мешаю и вряд ли представляю интерес для революционного трибунала. Хоть для кого-нибудь.

Было в саду место, которое я давно облюбовала и назвала своим тайным - оно действительно было скрыто от посторонних глаз густыми ветвями кустов, и если бы кто-то появился в саду, то не заметил бы меня, даже стоя в нескольких шагах. Когда-то я туда притащила кривоногий стул - плод ошибки кого-то из подмастерьев гражданина Дюпле, не отправившийся в топку только благодаря моему заступничеству, - и могла сидеть там часами, вдыхая витающий в воздухе цветочный аромат и прислушиваясь к звукам собственного сознания. Звуки внешнего мира последнее время волновали меня все меньше и меньше. Поэтому я не сразу услышала чьи-то шаги, шорох платья и взволнованные, приглушенные голоса совсем рядом с собой - только когда немного утих покалывающий шум в висках, я поняла, что разговаривают Робеспьер и Элеонора.

- Вы… вы получили мою записку? - почти прошептала она, и я услышала, как дрожит ее голос. Следом раздался сухой смешок Робеспьера.

- Мы снова на вы? Как два года назад?

- На в… нет, конечно нет, - она нервно рассмеялась, и я, предчувствуя, что сейчас будет что-то любопытное, тихо снялась со своего места и выглянула из-за кустов. Это было рискованно, они могли меня заметить, но не в тот момент, ибо были полностью поглощены друг другом.

- Да, я получил, - сказал Робеспьер мягко, - и прочитал.

Они замолчали. Я не видела выражения его лица, зато хорошо могла разглядеть, как лицо Норы заливает румянец. Она глубоко вдохнула, будто готовясь что-то сказать, но издала лишь короткий невнятный звук и опустила глаза. Мне на секунду почудилось, что она стала меньше ростом.

Назойливо жужжащий комар опустился мне на левое плечо, но я, боясь выдать себя шевелением, не стала его стряхивать. Все мое внимание в один миг заняло то, как Робеспьер бережно взял Нору за руку и замер, будто не зная, что с ней делать. Нора никак не ответила на это и продолжала стоять, глядя на носки собственных туфель. Щеки ее из нежно-розовых медленно становились алыми.

- Элеонора, - вновь заговорил Робеспьер, и меня как прошило насквозь от никогда прежде мною не слышанной нежности в его голосе, - посмотри на меня.

Она подчинилась, подняла сверкающие глаза, и я чуть не заорала в голос: “Поцелуй ее, придурок!”. Кажется, это был второй раз, когда мне хотелось так сделать, но первый я не могла вспомнить, да и не важно это было совсем. Запах роз, окружавший меня, неожиданно стал густым и удушливым, и я не знала, как не задыхаются эти двое, но им, наверное, было бы все равно, даже если бы у них забрали весь воздух.

- Я очень глупая, да? - не отрывая взгляда от лица Робеспьера, Нора сделала маленький шажок к нему; теперь они стояли почти вплотную, ее грудь едва-едва не касалась его собственной. - Но я больше не могла…

- Вовсе нет, - вздохнул он и легко привлек ее еще ближе - теперь их лица разделяло совсем ничтожное расстояние. - Ты много умнее меня. Не знаю, сколько бы я еще не решился…

- Не решился на что?

Ответ на этот вопрос мог быть только один, и Робеспьер, несомненно, понял это так же ясно, как и я. Прошла секунда, а мир за это мгновение в очередной раз перевернулся вверх дном, и я поверить не могла тому, что увидела - обняв друг друга так крепко, что ничто в мире, казалось, не могло заставить их отпустить, Робеспьер и Нора самозабвенно целовались. И была в том, как они прильнули друг к другу, какая-то пронзительная, щемящая красота, которую я, несмотря на первый порыв вскрикнуть “Да он из тебя всю кровь выпьет”, ощутила себя не вправе нарушать. Лучше всего мне было просто убраться - это зрелище не для моих глаз. Мне-то не светит ничего подобного, единственный человек, который любил меня, остался в бесконечно далеком прошлом, а тот, кого… а любила ли я вообще кого-нибудь? Сейчас, взглянув на Робеспьера, который беспорядочно целовал лицо Элеоноры, и на нее, прижимающуюся к его груди и повторяющую срывающимся полушепотом его имя, я начала серьезно и горько в этом сомневаться.

Уходя, я все-таки напоследок громко задела какую-то ветку. Не знаю, назло или нет; в любом случае они даже не обернулись.