Конец партии: Воспламенение (СИ)

Печенье, еще секунду назад таявшее на языке, неожиданно показалось мне пресным и безвкусным. Я не хотела больше находиться рядом с Антуаном, да и не Антуан это был вовсе, а какой-то незнакомый мне человек, потухший и унылый, с остановившимся, направленным в никуда взглядом. Возможно, он говорил правду, но все мое существо сопротивлялось ей: я не хотела добровольно идти на смерть, единственным моим желанием было бороться или пытаться ускользнуть в любую, даже самую маленькую щель. Я понимала, что глупо объяснять это Сен-Жюсту; его завтрашняя речь не изменит ничего, и он знает это, потому что уже слишком поздно что-то менять. Они выкопали себе могилу сами - тем, что натворили до сих пор, - но я не собираюсь лезть в гроб вместе с ними, я хочу жить, и сражаться за это свое право буду, пока у меня остаются силы.

- Знаешь, - я неловко поднялась, пакет перевернулся, и печенье ярким ворохом рассыпалось по ступенькам; Антуан даже не обратил на это внимания, - я, наверное, пойду…

- До завтра, - кивнул он и, несколько раз быстро-быстро моргнув, принялся смотреть в небо. На секунду мне показалось, что в глазах у него стоят слезы.

 

“Бог любит троицу”, - невесело думала я, кидая в купленную в ближайшей лавке сумку свои скромные пожитки и вспоминая свои предыдущие попытки сбежать из этого дома. Теперешняя, впрочем, была не спонтанной, а продуманной и тщательно взвешенной - я запаслась картой предместий, рассчитала, по какой дороге будет удобнее всего пробираться на восток, дала себе возможность последний раз поужинать, пользуясь щедростью семейства Дюпле, и удалилась к себе в комнату собирать вещи. Их, к слову говоря, за полтора года моего пребывания в Париже накопилось не так уж много - несколько рубашек, зимний плащ, пара костюмов и наряд парня-санкюлота, в котором я когда-то ходила на разведку в клуб кордельеров. Его я на всякий случай тоже уложила - мало ли что может случиться, может, мне потребуется сменить имя и внешность, а в своих полумужских нарядах я, как ни крути, привлекала слишком много внимания.

Сейчас, когда мной руководил не внезапный яростный порыв, и мысли мои, несмотря на некоторую спутанность, были достаточно ясны, в голову мне полезли мысли об опасностях, которые могут настигнуть меня в дороге, и от замелькавших перед глазами картин под ложечкой у меня нехорошо засосало. Одинокой девушке во все времена было небезопасно путешествовать, а уж сейчас и подавно - я легкая добыча не только для бродяг, промышляющих грабежом, но и для какого-нибудь достаточно сильного пьяницы, возжелавшего плотской любви. В сердце мое поневоле закрадывались сомнения, а стоит ли игра свеч, но я заставляла себя вспоминать лезвие гильотины, льющуюся с эшафота кровь, и это помогало мне укрепиться во мнении, что я поступаю правильно.

“Неужели никого нельзя спасти”, - заныл какой-то голос у меня внутри, когда я с трудом закрыла переполненную сумку и опустилась на постель, утирая ладонью вспотевший лоб. Я велела голосу заткнуться, но это было бесполезно - в я вспоминала одного за другим тех, кто стал мне если не друзьями, то хотя бы хорошими знакомыми, и кого, наверное, со дня на день ждала гильотина. Но что я могу сделать? Робеспьер твердо решил умереть, он достаточно четко обозначил в сегодняшней речи собственные намерения. Смысла мешать ему не было, да и я, если честно, не особенно горела желанием это делать. Сен-Жюст? Он никогда не согласится сбежать, для него это равносильно трусливому отступлению, а он не из тех людей, кто может позволить себе так поступить. Нет, он будет стоять на своем до последнего и никогда не поддастся на мои уговоры. Кто еще?

Я застыла на постели, будто меня окатили ведром воды. Странно, как до сих пор мне не приходила в голову эта мысль. Пусть весь мир сходит с ума, но в нем всегда будет оставаться один-единственный человек, все еще сохранивший рассудок. Он всегда был добр ко мне, защищал меня и оберегал по мере своих сил, ничего не требуя за это взамен, и если он тоже умрет просто потому, что был связан с этой безумной компанией, а я не попытаюсь его спасти, я никогда не прощу себе этого.

Ногой я запихнула сумку под кровать, чтобы избежать преждевременных вопросов, если в комнату вдруг войдет кто-то из домочадцев, и вышла из комнаты. Побег ненадолго откладывался. Я не хотела совершать его одна, но единственным, кто мог послужить мне спутником и компаньоном в полном опасностей путешествии, был Огюстен Робеспьер.

Когда я зашла в его спальню, он сидел, забравшись с ногами на постель, и внимательно изучал какую-то книгу. Рядом с его кроватью на тумбочке стояла свеча, возле нее - опустошенная банка из-под чего-то, похожего на джем или варенье, и блюдце с мелкими конфетами, из которого Бонбон таскал себе по одной. На меня, открывшую дверь, он поначалу не обратил внимания, и мне пришлось тихо покашлять.