Конец пути

Чувство было настолько жутким, что я принялся хрипло орать, не в силах узнать собственный голос. А потом судороги стали слабеть и наконец сошли на нет.

Я лежал. Не знал, что ждет меня дальше, но не было сил сражаться. Единственное, что я мог сделать, — это дышать и лежать. Из глаз моих сами по себе текли слезы.

— Полагаю, мы уже можем увидеть, — отозвался жрец откуда-то сбоку.

Я заскулил и принялся дергаться на цепи, хотя, естественно, это ничего не дало.

Снова болезненный рывок за волосы запрокинул мое лицо к жару факела.

— Отодвинь огонь, а то не вижу, — отозвался нахардал, но голосом измененным, без старческого скрипения и гортанного акцента Внешнего Круга. Голосом, что показался мне удивительно и пугающе знакомым.

Жгущий мою щеку светильник отодвинулся в сторону, и я сумел открыть глаза. У пустынного старца не было волос. Он все еще носил топорщащуюся во все стороны бороду, но теперь по-другому держал голову, не чавкал, не скрывался под капюшоном своего грязного плаща. И отсверкивал лысым черепом: похоже, он носил шапочку с прицепленными волосами, словно нассимский актер.

— Я знал! — воскликнул он. — Знал, что это никакой не амитрай! Он мне сразу не понравился. Более того, я знаю, кто он таков. Это раб. Кирененский пес, которого приволокли с караваном контрабандистов в земли Людей-Медведей. Служил в доме Сверкающей Росой, низверг на него месть других неверных дикарей, а те сожгли двор и зарубили мою госпожу, которая уже почти приняла истинную веру. Вот только тогда у него были рыжие патлы. Узнаешь меня, пес?

Я узнал. Удулай Гиркадал. Лекарь. Надзиратель у Смильдрун. Тот, которого я должен был убить, но не смог.

Стоял надо мной. Связанным и бессильным.

— Рыжие, да? — повторил жрец. — Очень интересно. Возможно, мы поймали рыбку куда интересней, чем я думал.

Откуда-то издали донесся хор сладких голосов, тонущих в собственном эхе, бьющихся между стенами. Из щелей в полу начал сочиться свет.

— Начинается жертвоприношение, — заявил жрец. — В устах отступников уже камни позора, чтобы они своими воплями не нарушали мистерии. Мы примем в нем участие. Но ты не отдашь свое сердце богини. Еще нет. У нас впереди длинный разговор. Я хочу знать, кто изменил тебе лицо и выслал между верными, чтобы шпионить. Что он хочет, откуда о нас знает и откуда у него сила для деяний. Ты понял, что я хочу знать, парень?

Я собрал всю свою отвагу и плюнул жрецу в лицо, но только заплевал себе бороду.

— Нет-нет, — произнес вдруг жрец. — Он должен говорить. Ты не можешь ломать ему зубов, разбивать губы или нос. Он должен говорить, причем отчетливо.

— Понимаю, — ответил Удулай. Опустил кулак, зашел ко мне со спины и с размаху пнул меня между ногами. Крик увяз у меня в глотке, воздух со свистом ушел из груди, сам же я скрутился, словно червяк, страдая от боли.

— Чудесно, — заявил жрец. — И сделай-ка цепь подлиннее.

Удулай на несколько звеньев удлинил крепящие меня к скале оковы. Когда я пришел в себя настолько, чтобы снова дышать, я уже мог встать на колени, но вместе этого все еще корчился, заслоняя горящий огнем пах.

— Взгляни сюда, — приказал жрец.

Я невольно вскрикнул. Позади меня поставили деревянную раму, к которой приковали Н’Деле с раскинутыми руками и ногами, пристегнутыми к углам.

Жрец подошел к моему другу и что-то вынул из-за пазухи. Изогнутый, сверкающий — нечто, похожее на клык, вырванный из челюсти дракона.

— Это — Коготь Подземника. Ритуальный нож. Не откованный, но вырезанный из скалы, рожденной от вулканического огня. Сперва его упираем сюда…

Я заорал и задергал цепью, словно безумный. Жрец поднял Коготь, словно долото, приложил чуть наискось посредине туловища Алигенде и уперся второй рукой в рукоять.

— Потом нужно воткнуть его, но не слишком глубоко…

Н’Деле дико оскалился, не издав ни единого звука, а по животу его потекла струйка почти черной крови. Я перестал биться, упал на скалу и расплакался. Я хотел умереть. Тут и сейчас.

— Дальше нужно провести по обе стороны этой плоской кости, чтобы подрезать ребра, а потом крепко ухватить за них и загнуть вверх. Потом мы суем руку внутрь и прорезаем такой мешочек, в котором находится сердце. Мы можем схватить его снизу, как плод, и обрезать сосуды, на которых оно держится, словно слива на ветке. Если все пройдет хорошо, то жертва может жить еще достаточно долго, чтобы увидеть собственное сердце, трепещущее в руке жреца.

Жрец отступил и показал окровавленные ладони, но в них ничего не было. Н’Деле бессильно свисал на цепях, но он был жив, я видел, как двигался его живот, когда он дышал. Посредине груди у него было три кровоточащих пореза, больше ничего.