Конец пути

Ночные Странники выволокли из колодца кожаный мешок со скованным Багрянцем. Куль был сшит из толстой кожи и снабжен прихватами, так что его легко могли нести четверо, а еще были на нем железные проушины, к которым мешок можно было привязать и обездвижить.

— Я думал, что мы поволочем его по скале, — заявил Варфнир капризным тоном.

— Он бы испортился и тогда ничего не сумел бы нам сказать, — ответил Грюнальди. — Там путь неблизкий, а еще лестницы…

В стороне стоял обычный купеческий воз, на который натянули бурую ткань. Среди парадных повозок он выглядел осликом подле скакунов. Неприметный и серый.

Четверо Странников подняли мешок и вбросили его внутрь, а потом обездвижили веревками, привязав те к железным кольцам на полу.

— Жаль, что не увидим процессии, — погрустнел Спалле.

— Нам нужно отвезти этого хряка в самую гнилую камеру, какая тут найдется, а потом мы пойдем за мясом и пивом. Это лучше процессии, особенно если иметь в виду эти трубы, — ответил Ульф.

В этот миг, словно в ответ ему, раздался мрачный звук, свалившийся на нас с небес. Он не был похож на звук рогов, разносящийся на восходе и закате с Красных Башен. Но казался таким же беспокоящим. Напоминал зов огромного морского зверя. Процессия уже была готова, повозки выезжали из ворот на улицу, но музыканты еще не поднимали серебряные горны к губам. Звук был слишком мощным, и казалось, что его издает сам город.

— Это раковина Ледяного Сада, — сказал Кокорыш.

— Время для тумана и спецэффектов Фьольсфинна, — произнес Ульф, раскуривая свою трубочку.

— Что такое «эфьектен»?.. — начал Спалле.

— Ох, ну, фокусы. Глянь на небо — сам увидишь, — Ночной Странник выпустил клуб дыма. — Сейчас должен появиться туман.

И тот появился. Не опустился на улицы, а перевалил через вершину горы, от Верхнего Замка и стен, охраняющих горы, и поплыл по крышам, распарываясь о башни и затмевая бледное весеннее солнышко.

— Интересно, получится ли у него… — сказал загадочно Ульф, задирая голову.

Сперва мы почувствовали стекающий холод, потом странные мурашки поползли по коже, ставя дыбом волоски на руках и загривке. Стоны раковины смолкли, зато на верхушках башен появились странные синеватые огоньки, вроде тех, что бывают на болотах. Отовсюду раздавалось странное жужжание, а потом со всех башен в небо ударили тонкие молнии, перескакивая с места на место, потрескивая и постреливая прямо в висящие над ними тучи. Я почувствовал суеверный ужас, хотя и слышал, как Ульф говорит, что все это фокусы Фьольсфинна: однако то, что происходило в небесах, было слишком странным и пугающим. Особенно учитывая, что скоро все молнии стали бить в одно место, формируя огромный голубовато-белый шар, в котором вдруг, будто из-под поверхности воды, показалось огромное женское лицо с короной ветвей над головой.

Я заорал и присел непроизвольно, но сразу же вскочил, полагая, что сделал из себя посмешище. Я ошибался. Ночные Странники тоже поприседали, пряча лица в ладони или хватаясь за мечи. Все, казалось, готовы были распластаться на камнях площади. Смеялся только Ульф.

Лицо из молний сияло некоторое время над городом, а потом шевельнуло огненными губами, и от горы отразился ее ласковый, но громогласный голос — он доносился отовсюду, будто заговорили сами стены Ледяного Сада.

— Жители! — крикнула женщина из молний.

В этот самый миг Грюнальди сорвал с головы свою войлочную шляпу, бросил ее на землю, а потом принялся ржать.

— Хайсфинга! Это же Сильфана!

Я заставил себя взглянуть вверх. Он был прав. Лицо, сверкающее светом молний, вылепленное туманом, было лицом Сильфаны. Я не узнал его, поскольку там, вверху, не было ничего, кроме дрожащего и переливающегося света молний, рисовавших ее лицо. Не были видны темно-синие волосы, выразительные брови в форме крыльев чайки, глаза серны или острые, чуть выступающие зубы молодой волчицы. Были лишь огненные ветви молний и нечеловеческое синее сияние, из которого она проявлялась. Но это была она.

И она говорила к жителям Ледяного Сада. Напоминала им день, когда они избрали долю граждан и приняли Ледяной Сад как дом, «скрывшись в его тени», как сказала, а голос ее отражался эхом от остолбеневших улиц. Потом она говорила к пришлецам, которые приняли знак корабля и гостеприимство Сада, где они могут утешаться, скрываясь от войны богов и любых преследований, живя так, как пожелают.