Конец пути

Больше всего это напоминает здешние верования. На Побережье Парусов люди полагают, что после смерти они плывут на своих погребальных лодках через море пламени как раз на такой остров. Высаживаются на берегу, а потом приплывает еще один такой же, поскольку море пламени разделяет человеческую душу на две. Она половина – добрая, благодушная, гордая, честная, мужественная и так далее, – а вторая – совокупность дурных черт: зависти, эгоизма, жадности, жестокости, лживости. Это один и тот же человек в двух ипостасях, которые должны сразиться друг с другом. Проблема в том, что каждая ипостась зависит от того, сколько тех или иных качеств покойник носил в себе. Если при жизни он был патентованным сукиным сыном, то хорошая его сторона выступит тощим гномом без серьезных шансов в схватке. От этого поединка зависит дальнейшая судьба человека. Небесные пастбища или пропасть с демонами.

Вот тот остров и должен выглядеть именно так. Ничто, только море и черный песок.

Я встаю посредине и, возможно, не разгляжу подробно всего берега вокруг острова, но везде видится мне море: по крайней мере, синий ободок над черными пространствами, засыпанными окатышами.

Я долго осматриваюсь, хотя тут, по сути, не на что смотреть. Я в жизни не видел более депрессивного пейзажа. Буквально – ничего вокруг.

Ничего посредине.

Ничего на небе, ничего на море или на острове.

Ничего.

Но через какое-то время я приметил на берегу некую едва заметную точку, не бывшую ни россыпью гальки, ни водой. Такая черточка неизвестного размера, поскольку тут не с чем сравнивать. Может оказаться и пингвином, и полуметровым столбом.

Однако черточка начинает расти, и я прихожу к выводу, что это человеческая фигура. Значит, мое дурное «я», с которым придется вести мистический поединок. Или – я добрый, откуда бы мне знать? Хватит и того, что мы станем сражаться.

Голыми руками, как полагаю, поскольку пистолетов тут не видно. Еще мы можем перебрасываться камешками. Это немного что даст, поскольку те размером с небольшое мыло, а значит, поединок может затянуться.

А не хотелось бы.

В последние недели я ничего другого и не делал. А в конце еще и метал голыми руками молнии и теперь обессилен. И, собственно, не понимаю, отчего бы мне попасть в здешние рай или ад? Я приезжий. Нужно бы потребовать передачу под соответствующую юрисдикцию.

Черточка обретает все более человеческие формы, и я вижу, что человек этот опирается на палицу или палку. Плохо, что за божий суд, когда у одного есть палка? Я тоже хочу палку.

Потом я замечаю еще одну фигуру, что приближается с другой стороны, а потом еще одну – с четвертой стороны света. Никогда бы не подумал, что у меня такая сложная личность. Четыре аспекта? Хороший, плохой… и что? Отвратительный? А еще и средний? Что вообще происходит?

Я даже не знаю, создадим мы отряд или будем все на одного? Или две пары противников?

Потом я вижу еще одну фигуру, совсем недалеко. Женщина стоит на коленях и пересыпает камешки. Точно, а что тут еще делать?

Я иду в ее сторону, оскальзываясь на гальке, поскольку я ближе всего к ней. Те тоже приближаются, но они еще далеко.

Когда она слышит скрип камней под моими ногами, поднимает голову, и все становится ясно.

– Добрый день, – решаюсь я на английский, поскольку по-испански могу выдавить из себя едва лишь несколько фраз. Она смотрит на меня в ошеломлении.

– Где я?

– Понятия не имею, – развожу руками. – Полагаю, на Мидгарде.

– Кто вы?!

– Я прилетел за вами.

– Не подходите! Это вы меня пленили! Дали мне наркотики! Устроили надо мной эксперименты! Убили моих детей!

– Тише, прошу вас. Это был карантин. Необходимый, поскольку вы совершали неконтролируемые чудеса. Могли причинить вред себе или другим.

Она втыкает в меня взгляд, и вдруг глаза ее становятся стеклянными, замершими, с неподвижными суженными зрачками, и я понимаю, что у нас проблемы.

– Отойди, свинья! Что ты можешь знать о вреде! Вы все такие же!

Остальные все приближаются. Я вижу их фигуры. Две, повыше и пониже, укрытые плащами с капюшонами, и еще один, тот, с палкой, которая расширяется кверху – все указывает на то, что в руках у него копье. Копье Глупцов.

Сделал себе новое.

Вызываю Цифраль.

Ничего. Совершенно ничего. Пытаюсь перейти в боевой режим, как я это делал, когда он у меня был, но тоже ничего.

А они приближаются.

Один с копьем, а значит, у каждого что-то есть. Если ван Дикен несет копье, значит все, включая меня, отнюдь не переполнены фактором «М». Одна из фигур ускоряется и приближается трусцой. Та, что повыше, в капюшоне.

Фьольсфинн.

Добегает, посапывая, вязнет в камешках и встает в нескольких метрах.

– Что… что тут…

– Потом, Олаф. Кажется, продолжение следует. На нейтральной территории. Давай о важном: у тебя есть оружие? Что-то тебе оставили?

Он сует руку под плащ и вынимает что-то блестящее в форме рекордной морковки.

– У меня сосулька.

– Сосулька… Прекрасно. У меня слива.

– Прости?