Конец российской монархии

В ожидании ответа на посланную царю отставку князь Голицын, желая внести какое-либо успокоение в умы столичного населения, предложил наиболее одиозному из министров Протопопову сказаться больным и заявить, что он оставляет пост министра внутренних дел.

— Мне остается теперь только застрелиться! — ответил Протопопов, оставляя Совет.

Но что значила ныне эта уступка, более похожая на судорогу агонии? Ее, вероятно, никто и не заметил!..

Что касается царской Ставки, то в ней уже давно уживалось два течения, из коих одно склонялось к мысли о необходимости уступок обществу, и расхождение могло проявляться лишь в объеме этих уступок; лица же, принадлежавшие к другому течению, более слепо оценивали обстановку; они отрицали возможность и целесообразность каких-либо реформ в военное время и упорно стояли на точке зрения сохранения традиций самодержавия, находя необходимым бороться до конца с проявлениями даже самого умеренного либерализма. Этой же точки зрения держался и сам император Николай, несомненно находившийся под влиянием советов и записок тех кругов крайне правого направления, из коих в конце 1916 и начале 1917 г. упорно взывали к царю, убеждая его взять более «твердый курс», в особенности по отношению к Государственной думе.

Первые три-четыре дня после возникновения в столице волнений жизнь в Ставке протекала обычным порядком. 17 февраля к своему посту начальника штаба прибыл довольно продолжительно болевший М. В. Алексеев, и замещавший его генерал Гурко отправился обратно на фронт.

Противоречивые сведения о разыгравшихся событиях в столице, особенно успокоительные телеграммы военного министра, выражавшего уверенность в быстром подавлении возникшего восстания собственными силами, в известной степени усыпили бдительность Ставки.

Только к 27 февраля, когда, в сущности, положение в столице становилось уже безнадежным в смысле подавления разыгравшегося мятежа, император Николай решил вмешаться в ход событий.

В этот день он получил тревожные вести от князя Голицына и председателя Государственной думы Родзянко. Последний телеграфировал:

«Положение все ухудшается. Надо принимать меры немедленно; завтра будет уже поздно. Пробил последний час, решительный для судеб страны и династии».

Обеспокоенный этими сообщениями, император Николай отдал повеление о назначении вместо генерала Хабалова главнокомандующим войсками Петроградского военного округа генерала Н. И. Иванова, находившегося тут же в Ставке и состоявшего «при особе его величества».

Любопытно отметить, что в конце длительной беседы, которую император вел с названным выше генералом, отпуская его в путь, государь в несколько туманной форме добавил, что генерала Иванова должны «беспрекословно слушать все министры».

Таким образом, посылаемое в столицу лицо хотя и не было названо, но должно было явиться там в роли того диктатора, на которого намекал в своей телеграмме от 27 февраля князь Голицын, подавший вместе со всем Советом министров в этот день в отставку.

Одновременно с командированием генерала Иванова в Петроград государь объявил в Ставке о своем отъезде той же ночью в Царское Село…

ПОСЛЕДНИЙ ОПЛОТ В СТОЛИЦЕ

Получив эти сведения, военный министр генерал Беляев сообщил под вечер 27 февраля генералу Хабалову о предстоящей замене последнего на посту командующего войсками Петроградского военного округа генералом Ивановым, с которым ожидались в столицу и свежие войска. При таких условиях очередная задача столичной военной власти должна была свестись к тому, чтобы додержаться с оставшеюся горстью войск, сохранивших верность правительству, до прибытия обещанных подкреплений. Нельзя было уже думать о каких-либо активных действиях. Вся столица находилась во власти восставших, а число частей и ряды войск, на которых еще можно было опираться, таяли с каждым днем и даже часом. Приходилось поэтому ограничиться организацией обороны на каком-либо небольшом пространстве или даже в пределах отдельного здания. Так как во главе дела не оказалось сильного, волевого человека, то пошли колебания и явилась масса советчиков: кто стоял за оборону Зимнего дворца, кто высказывался за занятие здания Адмиралтейства, из которого открывался «лучший обстрел» в направлении нескольких улиц.

На этом последнем здании окончательно и остановились, причем в него и был введен остаток столичного гарнизона, примерно 1,5–2 тыс. человек. Командование этим отрядом к тому времени перешло по приказанию генерала Беляева в руки третьего лица, сам же военный министр и генерал Хабалов оставались при отряде без определенных функций.

Образовавшееся многоголовие ни к чему полезному, конечно, не привело… Отряд оказался почти без патронов и равно без продовольственных и фуражных запасов.

Около полудня 28 февраля к руководителям отряда поступила просьба морского министра освободить здание ввиду угрозы мятежников в случае отказа начать обстрел его со стороны Петропавловской крепости.