Конец российской монархии

Эти слова, найденные впоследствии в дневнике отрекшегося императора, должны были быть отнесены, конечно, не к тем, кто брал на себя решимость высказываться в столь трудное время о возможных выходах, но скорее к тем, кто, горой стоя за устаревшие формы самодержавия в дни силы последнего, исчез с лица земли в решительную минуту и оставил царя как жертву и искупление за упрямое безумие его прежних советников.

Для выполнения ответственной задачи по осведомлению императора Николая II о том, что комитет Государственной думы находит единственный выход из создавшегося положения в его отречении в пользу сына, и для доставления в случае согласия государя с этим мнением соответствующего манифеста выехать в Псков добровольно вызвались А. И. Гучков и В. В. Шульгин. Оба эти лица, принадлежа к монархическим партиям, насколько мне известно, полагали, что передача акта об отречении императора Николая II в пользу его сына через них не будет знаменовать окончательного крушения в России монархии вообще и династии в частности. Правда, Гучков был из числа тех общественных деятелей, коих особенно не любили при Дворе, считая их лидерами оппозиции и врагами «святого старца», но там простодушно полагали, что всякая оппозиция вообще вредна и непременно несет в себе зародыши революционности. Во всяком случае, совсем иначе могло быть представлено дело отречения, если бы в поездке к царю приняли участие представители левых партий, как об этом одно время шли разговоры в Таврическом дворце.

«Я отлично понимаю, почему еду, — говорил в своих воспоминаниях Шульгин. — Я чувствовал, что невозможно поставить государя лицом к лицу с Чхеидзе. Отречение должно быть передано в руки монархистов и ради спасения монархии!..»

Так ставился вопрос в то время лояльными кругами…

А. И. ГУЧКОВ И В. В. ШУЛЬГИН У ИМПЕРАТОРА

Около 10 часов вечера к концу длинной платформы станции Псков подошел поезд, доставивший из столицы депутатов. Поезд, собственно, состоял из паровоза и только одного вагона. Половину последнего, как доложил впоследствии комендант станции, занимал салон; другая же половина была подразделена на несколько отделении с длинными поперечными диванами в каждом из них.

Генерал Рузский и я, думая, что приехавшие согласно переданной им просьбе зайдут предварительно к нам, стали поджидать депутатов в вагоне главнокомандующего. Но прошло несколько минут, и никто не появлялся. Я вышел тогда на платформу узнать, в чем дело, и издали увидел в темноте прихрамывающую фигуру Гучкова в теплой шапке и пальто с барашковым воротником; рядом с ним шел Шульгин. Оба они были окружены, словно конвоем, несколькими железнодорожниками, вышедшими по обязанности службы встречать столичных гостей; впереди двигавшейся к царскому поезду группы шел дежурный флигель-адъютант, кажется полковник Мордвинов или герцог Лейхтенбергский.

Я понял, что из царского поезда последовало депутатам приглашение проследовать непосредственно к государю; поэтому, пропустив мимо себя шедших, я вернулся в вагон и поделился своим выводом с генералом Рузским.

— Ну что же, — сказал последний, — у нас нет никаких тайных соображений, чтобы пытаться изменить установленный сверху порядок встречи. Я думаю, что для дела было бы полезнее обсудить создавшуюся обстановку до приема государем Гучкова и Шульгина. Теперь же подождем здесь, пока за нами пришлют.

Через некоторое время мы, не помню теперь, через кого, получили приглашение государя пройти к нему в вагон.

В прихожей вагона на вешалке висели два мне уже знакомых штатских пальто, почему-то резким пятном они бросились мне в глаза. «Они уже там», — мелькнуло у меня в мозгу.

И действительно, в хорошо знакомом мне зеленоватом салоне за небольшим четырехугольным столом, придвинутым к стене, сидели с одной стороны государь, а по другую сторону лицом к входу Гучков и Шульгин.

Тут же, если не ошибаюсь, сидел или стоял, точно призрак в тумане, граф Фредерикс.

На государе был все тот же серый бешмет и сбоку на ремне висел длинный кинжал.

Депутаты были одеты по-дорожному, в пиджаках, и имели помятый вид. Очевидно, на них отразились предыдущие бессонные ночи, путешествие и волнения. Особенно устало выглядел Шульгин, к тому же, как казалось, менее владевший собою. Воспаленные глаза, плохо выбритые щеки, съехавший несколько на сторону галстук вокруг измятого в дороге воротничка.

Генерал Рузский и я при входе молча поклонились. Главнокомандующий присел у стола, а я поместился поодаль на угловом диване.

Вся мебель гостиной была сдвинута со своих обычных мест к стенкам вагона, и посредине образовалось довольно свободное пространство.

Заканчивал говорить Гучков. Его ровный мягкий голос произносил тихо, но отчетливо роковые слова, выражавшие мысль о неизбежности отречения государя в пользу цесаревича Алексея при регентстве великого князя Михаила Александровича.

«К чему эти переживания вновь?» — подумал я, упустив из виду, что депутатам неизвестно решение государя, уже принятое днем за много часов до их приезда.