Конец российской монархии

В это время плавная речь Гучкова была прервана голосом государя.

— Сегодня в 3 часа дня я уже принял решение о собственном отречении, которое и остается неизменным. Вначале я полагал передать престол моему сыну Алексею, но затем, обдумав положение, переменил свое решение и ныне отрекаюсь за себя и своего сына в пользу моего брата Михаила… Я желал бы сохранить сына при себе, и вы, конечно, поймете, — произнес он, волнуясь, — те чувства, кои мною руководят в данном желании…

Содержание последних слов было для генерала Рузского и меня полной неожиданностью. Мы переглянулись, но ни он, ни тем более я не могли вмешаться в разговор, который велся между государем и членами законодательных палат и при котором мы лишь присутствовали в качестве свидетелей.

К немалому моему удивлению, против решения, объявленному государем, не протестовал ни Гучков, ни Шульгин.

Государь, несколько помолчав, встал, намереваясь пройти в свой вагон. Поднялись со своих мест и все мы, молча и почтительно проводив императора взглядами…

Гучков и Шульгин отошли в угол вагона и стали о чем-то вполголоса совещаться.

Выждав несколько, я подошел к Гучкову, которого знал довольно близко по предшествовавшей совместной работе в комиссии обороны Государственной думы. Гучков, как я уже имел случай отметить, долго был председателем этой комиссии, я же часто ее посещал в качестве представителя Главного управления Генерального штаба по различным вопросам военного характера.

— Скажите, Александр Иванович, — спросил я, — насколько решение императора Николая II отречься от престола не только за себя, но и за сына является согласованным с нашими основными законами? Не вызовет ли такое решение в будущем тяжелых последствий?

— Не думаю, — ответил мой собеседник, — но если вопрос этот вас интересует более глубоко, обратитесь с ним к Шульгину, который у нас является специалистом по такого рода государственно-юридическим вопросам. — И тут же Гучков познакомил меня с Шульгиным, с которым я до того времени знаком не был.

— Видите ли, — сказал Шульгин, выслушав меня, — несомненно, здесь есть юридическая неправильность. Но с точки зрения практической, которая сейчас должна превалировать, я должен высказаться в пользу принятого решения. При воцарении цесаревича Алексея будет весьма трудно изолировать его от влияния отца и, главное, матери, которая столь ненавидима в России. При таких условиях останутся прежние влияния, и самый отход от власти родителей малолетнего императора станет фиктивным; едва ли таким решением удовлетворится страна. Если же отстранить отца и мать совсем от ребенка, то этим будет косвенно еще более подорвано слабое здоровье цесаревича Алексея, не говоря уже о том, что его воспитание явится ненормальным. Терновым венком страданий будут увенчаны головы всех троих!..

Возбужденный мною вопрос ныне, после трагической смерти всех лиц, о коих шла речь, потерял, конечно, всякое практическое значение. Но в то время я считал его весьма важным, могущим иметь серьезные последствия. Поэтому я чувствовал удовлетворение в том, что имел случай довести его до сведения тех, кто получил от Временного комитета Государственной думы полномочия урегулировать вопрос отречения и в случае согласия на это государя привезти в столицу соответствующий документ.

Дальнейший разговор как-то не клеился.

Граф Фредерикс пытался, кажется, узнать у депутатов подробности сожжения его дома в столице, во время которого, как говорили, была сильно напугана его больная жена.

Но видно было, что и у почтенного восьмидесяти летнего старца его личные заботы отходили на второй план и что он полон был мыслями о тех событиях, кои совершались на его глазах.

Минуты казались часами…

Но вот наконец вошел государь и принес с собою текст манифеста, отпечатанный на пишущей машинке на нескольких белых листках телеграфных бланков. Насколько помню, это и был тот набросок, который составляли в Ставке, быть может, только несколько видоизмененный.

Депутаты внимательно ознакомились с содержанием манифеста и просили о вставке в его текст лишь нескольких слов, казавшихся им необходимыми. Государь, не возражая, охотно исполнил эту просьбу тут же.

Затем государем у столика был набросан текст двух указов правительствующему сенату: один — о назначении Верховным главнокомандующим великого князя Николая Николаевича и другой указ — о назначении председателем Совета министров князя Георгия Евгеньевича Львова.

Вопрос о передаче Верховного главнокомандования великому князю, подсказанный, насколько помню, Рузским, казался всем, очевидно, бесспорным; что же касается второго назначения, то таковое было сделано в соответствии с мнением, выраженным присутствовавшими при этом депутатами.

Побеседовав еще несколько минут, государь распростился со всеми, тепло пожал всем нам руки и удалился к себе в вагон.

Я больше не видел отрекшегося императора.