Конец «Русской Бастилии»

Сахар, так называемый винный сахар, был добыт из опилок! Выглядел он неказисто. Видом и вкусом напоминал патоку. Черпали его ложками. В Шлиссельбурге за ним прочно утвердилось наименование «Иустинов сахарок».

В столовку при школе привозили винный сахар в ведрах, разливали его по мискам, в кисель, в чай.

Ведра вначале привозил лично комиссар по продовольствию. Он сам стоял и на раздаче.

Думали — он никому не доверяет полученный с таким трудом продукт. Но Зося догадывалась, что Иустину просто надо посмотреть, как радуются ребятишки, как просят добавки и облизывают ложки. Никакой награды ему не нужно, только это.

Вот так в Шлиссельбурге совершилось маленькое чудо. Из бросового сырья, из опилок, умом, талантом и волей люди раздобыли сахар.[2]

Впрочем, Жук получил и награду, очень для него дорогую.

Товарищи, вместе с которыми он собирал барабаны для варки опилок, присудили ему первый слесарный разряд.

19. Институт Лесгафта

Понадобился не один месяц, чтобы устроить должным образом производство в маленькой мастерской. Теперь работа шла на лад. Жук даже сумел выбрать время для поездки в Питер. Себе-то он мог признаться в том, что хотелось чуть-чуть похвастать одержанной победой.

Под вагонной лавкой стояла жестяная крыночка с винным сахаром. Было солнечно, и потому Иустин заботливо укрыл ее в тень.

Сейчас, после долгих трудовых недель, проведенных в мастерской, когда, кроме железной аппаратуры и опилок, Иустин ничего не видел и даже разучился улавливать смену дня и ночи, сейчас его радовало все окружающее.

Небо, оказывается, вон какое высокое, синее, и тучи уплывают за дальние зубчатые леса. Дым от паровоза махровыми серыми полосами лежит на ветвях деревьев. Солнце освещает луга яркими пятнами. Пятна движутся. В них вспыхивают синие, желтые, красные огоньки. Как называются эти цветы? Хорошо, что они есть.

— Хорошо! — громко говорит Иустин.

С вокзала он помчался прямо к Лихтенштадтам. По пути обдумывал слова, какими объяснит, почему долго не наведывался. Решил: «Ничего не надо объяснять, поймут».

Взбежал по крутой лестнице и остановился ошеломленный.

Знакомая, обтянутая рыжей клеенкой дверь была забита досками крест-накрест. Постучал в соседнюю квартиру, никто не отозвался. Этажом выше опасливо, на цепочке, приоткрыли дверь. Дребезжащий голос предупредил:

— Не стучите. Там давно уже никто не жительствует.

На улице около ворот дежурил дворник, одетый, несмотря на жару, в ватник. Дворник тоже ничего не мог сказать о Лихтенштадтах.

Жук сел на каменную тумбу, поставил крыночку на колени. Что может быть горше, чем потерять товарища…

Но день был веселый, солнечный. Рябили лужи, налитые недавним дождем. Парень в неподпоясанной рубахе, прислонясь плечом к стене, лениво трогал лады гармони. Прошел матросский патруль. Матросы внимательно посмотрели на одинокого человека с крыночкой.

Однако не сидеть же так на тумбе весь день? Конечно, Иустин разыщет Владимира, — человек не иголка в стоге сена.

А сейчас… Что же делать сейчас? Свой сахарок Жуку хотелось показать непременно Владимиру. Вместе они поехали бы к Морозову. Иустина неизъяснимо тянуло к этому седому и мудрому человеку. Уж он-то сумеет оценить настоящую работу.

Да, да, надо отправиться к Морозову, тотчас и не колеблясь.

Жук расспросил дворника, как пройти на Английский проспект. Адрес помнился очень хорошо, простой, без цифр: угол Английского и Торговой.

Серый многоэтажный дом казался совершенно ненаселенным. Жук долго бродил по лестницам, пока не наткнулся на дверь с дощечкой, на которой значилось: «Н. А. Морозов». Крутнул звонок-вертушку. Послышались быстрые шаги и стук задвижки.

В прихожей было темно. Где-то очень близко играли на пианино. Иустин никого и ничего не видел. Но раз дверь открыли, кто-то тут должен быть. Он громко объяснил, к кому пришел.

— Ксения Алексеевна, к вам! — произнес голос рядом.

Услышав это имя, Иустин невольно прижал руки к груди. Сейчас войдет «Ксана» из «Звездных песен»!

Музыка оборвалась. В клубящихся потоках солнечного света, за отодвинутой портьерой, улыбаясь стояла очень молодая женщина с ласковым и внимательным взглядом.

— Вам нужен Николай Александрович? — спросила она. — Сейчас у него время отдыха. Он гуляет на Пряжке, это тут, недалеко.

Жук неуклюже поклонился и вышел. Наверно, надо было сказать этой женщине, что он давным-давно знает ее по стихам, прочтенным в крепости. Но, как на беду, от волнения шлиссельбургский комиссар растерял все слова. Пряжка — маленькая, мелкая речонка, во многих местах забранная дощатыми мостами, и берега у нее были тоже в деревянных настилах. Здесь, на солнцепеке, прогуливался Морозов.

Жук издали разглядел высокую фигуру ученого, его белую непокрытую голову и белую бородку. Он шел и беседовал с окружившими его детьми.

Подбегали все новые ребячьи стайки. С каждым мальчуганом и с каждой девчушкой профессор здоровался за руку.

Иустин остановился, боясь помешать. Николай Александрович несколько раз внимательно посмотрел на него. И вдруг подошел мелкими быстрыми шагами.