Конец «Русской Бастилии»

Чекалов улыбнулся — так это походило на отношение Елены Ивановны к нему самому. Революционер, перенесший десятилетнюю каторгу, военный комиссар, ведущий сейчас людей в бой, Владимир Осипович Лихтенштадт для своей матери всегда останется Волюшкой…

На улице было совсем темно. Иустин и Николай шли, не глядя под ноги. Лужицы разлетались брызгами.

Теперь Жук знал, что надо делать. Не только он и Николай переполнены беспокойством за судьбу Петрограда. У каждого, кто верен революции, сжимается сердце от тревоги. В грозный час нельзя колебаться, нельзя молчать.

— Скорей, скорей домой! — говорил он Чекалову. — Надо писать письмо!

— Кому? — спросил Николай.

— Как это кому? Ленину, в Москву.

Конечно же, надо обо всем написать Владимиру Ильичу, и, прежде всего, о невозможном и опаснейшем плане «заманивания» и частичной сдачи города.

Иустин почти бежал. Николай задыхался, стараясь не отстать.

— Скорей, скорей домой!

29. Призыв

Когда утром Николай пришел в комнатенку Жука, тот все еще трудился над письмом.

Стол был завален наполовину исписанными листками. Труднее всего начать. Как обратиться к Ленину? «Дорогой Владимир Ильич». «Уважаемый товарищ Ленин». «Наш дорогой и любимый Ильич»…

Ни одно из этих начал не нравилось Жуку. Кто знает, как нужно обращаться к вождю мировой революции?

Вдоволь намучившись с первыми строчками, так и не решив эту сложную задачу, Иустин перешел к самой сущности письма. Он справедливо рассудил, что начало можно приписать и к готовому письму.

Но тут дело пошло еще трудней. Нужно ли рассказывать Ильичу о шлиссельбургских делах? Есть у него время думать об уездном ладожском городишке? Все равно надо написать!

Комиссар делился с Лениным своими раздумьями. Писал ему о том, как трудно приходится и хлеба не хватает, даже чтобы детей накормить досыта… Много еще на нашей светлой дороге всякого старья. Есть и шкурники, и хапуги, и трусы. Отбросим их, потому что в будущее идти — добрым, честным, красивым людям. Пусть Ильич знает: шлиссельбуржцы — народ верный, не подведут!

Теперь — о главном: о Питере, о плане его обороны. Одним духом Жук накатал полный лист, но перечел и ахнул. Словеса, конечно, правильные, да слишком уж сильные. Совсем позабыл Иустин, кому пишет.

И опять — вопрос неразрешимый: нужно выбирать выражения поделикатней или же, поскольку вождь мирового пролетариата — человек до корня свой, можно в письменной беседе с ним выкладывать все, что на душе. Будто и деликатность не помешает. Будто и правду надо говорить без прикрас…

Совсем замучился комиссар. Вся канцелярия уездного Совета в неделю не израсходует такую уйму бумаги. Кругом — на столе, на полу — исписанные и перечеркнутые листки. Вошедшего в комнату Чекалова Иустин попытался тотчас засадить за работу.

— Помоги мне, брат. Поверишь, голову разломило. Не спец я по письменной части.

— Никакого пи́сьма не требуется, — сказал Николай.

— Э, нет, — заупрямился Иустин, — надо! Один только Ленин и может нам ответить.

— В том-то и дело, — раздельно произнес председатель Совета, — что Владимир Ильич уже ответил.

— Кому? — озадаченно спросил Жук.

— Тебе, мне, всем петроградским рабочим. Вылезай-ка из своей берлоги, пойдем!..

В Шлиссельбурге били соборные колокола. На площадь перед зданием уездного Совета сходился народ.

К тому времени, когда здесь появились Чекалов и Жук, не меньше пяти тысяч человек заполнили площадь. Все выжидающе поглядывали на крыльцо Совета. Догадывались, что собирают по военному делу. Но в точности никому ничего не было известно.

Председателя совдепа встретили дружным гулом. Из толпы неслись полушутливые замечания.

— Что там приключилось, Михайлыч?

— На обедню иль на панихиду скликают?

— Давай докладывай, председатель!

Чекалов развернул и положил на перила телеграфный бланк. По обычаю, давно установившемуся, и по доброй дружбе, которую Николай сохранил с питерскими типографщиками, самые важные новости узнавались в Шлиссельбурге еще до выхода газет.

— Я прочту вам, — отчетливым, далеко разносящимся голосом выкрикнул председатель Совета, — только что полученное обращение Владимира Ильича Ленина «К рабочим и красноармейцам Петрограда»!

Услышав имя Ленина, многотысячная и все возраставшая масса людей прихлынула к крыльцу и затихла. Чекалов мог продолжать не напрягая голоса.

— «Товарищи! Наступил решительный момент, — читал он, — царские генералы еще раз получили припасы и военное снабжение от капиталистов Англии, Франции, Америки, еще раз с бандами помещичьих сынков пытаются взять красный Питер… Взяты Красное Село, Гатчина, Вырица. Перерезаны две железные дороги к Питеру. Враг стремится перерезать третью, Николаевскую, и четвертую, Вологодскую, чтобы взять Питер голодом».

Положение на фронте было известно шлиссельбуржцам. В рабочем батальоне давно уже поговаривали, почему нет приказа выступать. Теперь слушали слова, зовущие в бой.