Конец «Русской Бастилии»

В самом Питере была объявлена всеобщая мобилизация. Как уже бывало не раз, рабочие стали в один строй с красноармейцами. Срочно формировались Части особого назначения — ЧОН. Женщины и подростки уходили на фронт вместе с мужьями и отцами. А фронт громыхал уже на южных окраинах, у Пулкова.

Осенний ветер рвал бумажные листы, наклеенные на стены домов. «Враг у ворот!», «Грудью на защиту Петрограда!», «Разгромим Юденича!» — звали черные и красные буквы, оттиснутые на листах.

С часу на час могли начаться уличные бои. На верхние этажи зданий втаскивали пулеметы. На перекрестках вкапывали в землю срубы для орудийных гнезд. Улицы перегораживались баррикадами. Валили деревья, чтобы закрыть дорогу танкам.

Днем проходили через город вооруженные рабочие отряды. Тарахтели гаубицы. Высекая копытами искры, мчались конные эскадроны.

Бой близился, беспощадный, кровавый, страшный. На стороне врага — сила оружия, первоклассно вооруженная, сытая армия, поддержка сильнейших держав мира. На стороне защитников Петрограда — только решимость, только воля и сила правды. Смертельная борьба безмерно тяжелой стопой шла через судьбы страны, города, бесчисленного множества семей.

В простых рабочих семьях, старых, где справили серебряную свадьбу, и юных, в которых счастье было ровесницей республики Советов, самоотвержение стало бытом.

────

Шлиссельбургский батальон готовился к походу. Бойцы не разлучались с оружием. В казармах спали не раздеваясь. На Неве, в пароходных топках, не гасили огней.

Из Шлиссельбурга эвакуировали в Курскую губернию ребятишек, стариков, больных — всех, кто не мог быть полезен в обороне.

Простилась с сыном и Елена Ивановна. В последнюю минуту она надолго припала к груди Николая. Ее слова слышали все, кто стоял у теплушки.

— Колюшка, — сказала Елена Ивановна, — сердцем чую, что все будет хорошо. Не допустите вы врага… Вернусь и обниму тебя, как сейчас обнимаю. Храни тебя господь, Николушка.

Из отходящего состава Елена Ивановна кричала сыну:

— Шарф-то, шарф где у тебя?.. Не ходи с голой шеей. Носи, не забывай.

Председателю Совета совестно было, что мать при всех кричит ему такое. Но понимал, — для нее он никакой не председатель, а просто мальчишка-несмышленыш… Чекалов вытащил из кармана зеленый шарф. Для этого шарфа Елена Ивановна распустила свою не совсем еще изношенную кофту. Вязала в бессонные ночи, стуча спицами, подбирая шерстяные нити. Все лето вязала, чтобы к осени сделать подарок сыну. Можно сказать, это был знаменитый шарф. Иустин и все знакомые старались порадовать старушку, при встрече непременно просили показать работу, хвалили ее и говорили, что завидуют Николаю.

Сейчас Чекалов, спеша и путаясь, старательно наматывал шарф на шею, чтобы мать успела увидеть, какой у нее послушный сын. Елена Ивановна улыбалась и кивала головой. Поезд отошел от полустанка.

Позже уехала Зося. На ее отъезде настоял Иустин. Зося тяжело болела. Она очень исхудала. С трудом передвигалась. Жук ничем не мог ей помочь. Отдавал свой хлеб, она не ела. Чтобы протопить печь, он тащил из леса целые деревья. Зосенька равнодушно глядела на огонь. Иустин забирал в свои огромные лапищи ее крохотные руки, силился согреть их дыханием.

Безразличие подруги пугало Жука — оно означало последнюю степень усталости. Что-то сломалось внутри человека, он теряет тепло вместе с жизнью. Зося даже не спорила, когда муж сказал, что отправит ее в Курск.

Поезд уходил; она долго терла стекло кулачками.

Прошло немало времени. Комиссар не мог позабыть эти мокрые от слез кулачки. В разлуке по-настоящему понял, что́ значила для него Зосенька.

Даже работа не могла заглушить мысли о жене. Он думал о ней постоянно. Жук до такой степени привык видеть ее рядом с собой, что не удивился, когда однажды, забежав домой, застал там… Зосю.

Просто он схватил ее на руки и чуть не расшиб о потолок. Она была такая же худенькая, теплый свитер смешными пузырями вздувался на плечах и на локтях. Но глаза ее жили, радовались, лучились светом.

— Я не могла там оставаться, — объяснила она, — не могла. И я сбежала. Ты не отошлешь меня обратно?

Жук все понял. Едва к Зосе вернулось здоровье, словно проснувшись, она поразилась расстоянию, отделявшему ее от родного поселка. С этой минуты уже никакие уговоры не могли ее остановить.

Иустин заставлял Зосю снова и снова повторять, как с узелочком прибежала она на вокзал, как ее не пускали в вагон и она с мешочниками забралась на крышу и все боялась, что упадет под колеса.

Потом ей посчастливилось. В Москве она попала в эшелон, отправлявшийся на Петроградский фронт. Солдаты, узнав, что она едет в Шлиссельбург, к мужу, комиссару, взяли ее в свою теплушку, кормили и еще на дорогу дали продуктов.

— Теперь мы вместе, — говорила Зося Иустину. — Что бы ни случилось — вместе!

28. Дневник