Конец «Русской Бастилии»

Батальон рассыпался по полю. Работали весело, с крепкой шуткой, хотя после похода и учения бойцы совсем не отдыхали. Увесистые прохладные стебли хватко ложились в ладонь. «Вжик-вжик!» — выпевали серпы, и колосья, дрогнув, клонились к земле.

— Зарабатываем себе «осьмуху», — говорили бойцы. — Не худо бы подзаправиться молочком, по нашей бедности. Как мыслишь, комиссар?

Гигантская фигура Иустина двигалась над колышущейся нивой. Могучей пятерней он хватал стебли. Что ни кинет на землю — полснопа. Колючую стерню подминал ногами.

Рожь начинала уже темнеть и подсыхать. Застоялась на корню. Подмога батальона пришлась в самую пору.

Так ладно звякали серпы и людские плечи двигались среди тяжелых сизых колосьев, и так сладостно дышала земля, что можно бы забыть о военной поре.

Ну и добрый же выдался денек, золотой денек «бабьего лета». Клены, осинки светятся желтизной. Солнце уходит, а листва вторит закату.

Не стояли бы рядом с полем винтовки, не угасал бы день на холодной трехгранной стали, так все и мыслил бы, что пришло тихое время, с мирными заботами о детях, о нивах.

Однако над Ладогой зарница блеснула. Повеяло влажным холодком.

— Давай швыдче, хлопцы, — гаркнул Иустин, — чтобы к дождю суслоны сметать!

С поля было слышно, как по узкоколейке прогромыхал паровоз. Он замедлил ход, со ступеней соскочил человек.

По сутулине, по развевающимся волосам Иустин издали узнал Чекалова. Дела задержали его в Шлиссельбурге. Но он обещал, как справится, приехать в Щеглово. Спешит, дружище.

Жук подойдет к нему по-строевому, с рапортом: вот, дескать, товарищ председатель Совета, батальон учебную задачу выполнил, а сейчас убирает рожь, в дополнение к «осьмухе». Так и скажет.

Пожалуй, надо будет еще сегодня напомнить Николаю его давнее обещание съездить на «зеленцы», порыбачить, поохотиться. Просто смешно: с прошлого года собираются и никак не соберутся. Занятно взглянуть, какие они, непуганые птицы…

Подходит Чекалов. Иустин выпрямился, заломил фуражку на черных волосах, ступил шаг навстречу, начал:

— Товарищ председатель…

Но, заметив необыкновенно серьезное лицо друга, осекся, спросил:

— С чем приехал?

— Недобрые вести, — сказал Николай, — Юденич наступает между Лугой и Псковом. В Питере мобилизация.

Вечер сразу потерял свои яркие краски. Подойдя к невидимой грани, кончился день. Последний день передышки.

Жук, широко расставив ноги, подняв в небо сжатые кулаки, кричал яростно и горласто, будто в трубу трубил:

— Ба-та-льон! В ружье!

Эхо разносило по полям: «О-о-о!» Рабочие-бойцы бежали к винтовкам.

27. Враг у ворот!

Второй поход Юденича на Петроград был грозно стремительным. Союзники дали белогвардейцам дальнобойные пушки и новейшие танки. Незадолго до выступления на ревельском рейде бросил якоря транспорт под английским флагом. Транспорт доставил из-за моря полное снаряжение для тридцати тысяч солдат. Воды Балтики бороздила готовая к бою английская эскадра.

Красная Армия отступала. Удары врага приходились по самым ненадежным участкам, неожиданно, нередко — с тыла. Дивизии и полки отступали в беспорядке, не имея ни времени, ни возможности зацепиться за лесок, речку, высоту, воспротивиться измотать белых. Люди гибли в горящих деревнях, среди рек, вышедших из берегов, с горькой мыслью о предательстве, иногда не умея отличить друга от врага.

В ночь на двенадцатое октября белогвардейцы ворвались в Ямбург. Отсюда — дорога на Гатчину, Красное Село, Павловск. Офицерские полки двигались форсированным маршем, по тридцать километров в сутки.

И вот белые — у стен Петрограда. Они видят купол Исаакия, портовые краны, трубы заводов.

Уже подготовлены карательные летучие батальоны для истребления большевиков, комиссаров, совдеповцев. Назначены петроградский генерал-губернатор и градоначальник.

Генерал Родзянко с Дудергофских высот любовался панорамой города, в дыму, в тумане. Генералу предложили бинокль.

— Зачем? — спросил Родзянко. — Я завтра буду гулять по Невскому проспекту…

Очень тревожные сводки приходили и с других фронтов. На юге Деникин продвигался к Туле и Москве. На востоке Колчак снова наступал.

В эти тяжкие дни, которые определят, быть или не быть Советской республике, произошло то, что Юденич и Родзянко вначале приняли за чудо. Они не сомневались, что красные войска под Петроградом разбиты и рассеяны. Никаких, решительно никаких сомнений в успехе наступления не было.

Но почему же гордый город на Неве не сдается? На что надеются его защитники? У них должна быть одна надежда — на милость победителей.

Но нет, петроградцы не ждали милостей.

На последней черте, когда падение города казалось неизбежным, начало вдруг возрастать сопротивление нашествию белых.

Это сопротивление родилось из героического сознания, что возможна только победа или смерть, из страстной жажды жить, из неистребимой веры в свою правоту.

Народ поднялся на защиту красного Петрограда. Из Москвы на помощь спешили добровольческие отряды, хотя Москва и сама готовилась к бою. Эшелоны с хлебом для петроградских детей приходили из Курска и Вятки. Люди отдавали последний кусок.