Конец «Русской Бастилии»

Ротам велено остановиться в Новоселье и наладить связь с соседними частями.

Белые били по деревне шрапнелью. Снаряды, завывая, прорезали затянутое дымом небо: «У-у-ух! У-у-ух!» Осколки тоненько свистели, вжикали, барабанили, смотря по тому, что встречали на своем пути — землю, прелые листья, дерево.

Бойцы, пригибаясь, держа на весу винтовки, бежали к хатенкам, видневшимся в редком ельнике.

Вишняков и Чекалов откинули низенькую, тяжелую дверь. Растянулись на полу — отдышаться. Иван в темноте обшарил бревенчатые стены. Что-то сорвалось с крюка, загремело. В углу пискнуло, завозилось.

— Кто тут? — окликнул Иван и, стукнув затвором ружья, еще раз спросил: — Кто тут?

Он долго чиркал отсыревшими спичками. Зажег валявшуюся возле печи щепку, воткнул ее между кирпичами. Из вороха тряпья в углу поднялась старуха и, едва переставляя непослушные ноги, пошла на огонь. В полах её овчинного полушубка, прижимаясь к иссохшей груди, прятался мальчонка лет трех-четырех.

— Бабушка, — крикнул Иван, — да стой ты, стой!

Старуха пошла на голос. Столкнулась с Вишняковым. Ее дрожащие пальцы дотронулись до шинели, задержались на плечах, пробежали по лицу.

— Милый, ты кто? — спросила она. — Из каких будешь?

— Да ты не пугайся, бабушка, — старался успокоить ее Иван.

— Ты оттоль? — настаивала старуха, махнув в сторону зарева, видневшегося в окне. — Или наш, из Питера?

— Мы свои, — выступил вперед Чекалов, — красные, из Петрограда.

Он произносил эти слова и думал о том, как глубоко расколот мир, если эта старая женщина обращается к незнакомым людям прежде всего с вопросом: наши или не наши. Старуха подошла к Чекалову, легко и быстро прикоснулась к нему пальцами.

В это время мальчонка открыл один, потом другой карий глаз и прошептал:

— Теперь можно глядеть? Не страшно?

Иван принял его из старухиных рук, спрятал в свою шинель и спросил:

— Скажи на милость, бабушка, ты-то что здесь делаешь, на фронте?

— Для тебя фронт, — коричневые пальцы вытерли открытые, невидящие глаза, — а я тут сына и внука вырастила… Сын-то вроде вас, воюет, невестка в Питере. Вот мы и остались вдвоем с внучонком…

— Так ведь в селе ни души, все подались прочь, одни вы остались.

— И мы со всеми уходили, — объяснила старуха, — только снарядами нас, новосельских, по лесу разогнало. Я покликала своих, никого не нашла, вот и вернулась в хату… Незрячая я. Тени вижу, свет вижу, ночь от дня отличаю. А больше ничего… Может, кипяточку хотите? — спросила бабка.

— У тебя и кипяток есть? — сказал Иван. — Богато живешь.

Старуха вытащила из печи чугунок. Задвигала на столе чашками.

Вишняков, посадив мальчугана на колени, кормил его размоченными в теплой воде сухарями.

Пламя за окном разгоралось все ярче.

— Что горит-то? — спросил Николай.

— Сергиева пустынь, — ответила бабка.

Станцию Сергиево она назвала старым именем. На станции находились белые.

Николаю нестерпимо больно было, что враг так близко и коренные жители этого края прячутся от него, дичают в беде. Он чувствовал себя в ответе за все: за старуху, за ее внучонка, за деревню с веселым именем Новоселье, простреленную насквозь снарядами… Раз у него ружье в руках, он за все в ответе!

Грустное раздумье прервал шорох. В сенях нащупывали скобу. Стукнула дверь. В хату ввалился человек, весь в грязи. Он устало отмахнулся от направленных на него винтовок и сел на порог.

— Ты кто? Откуда? — спросил Чекалов.

Вместо ответа вошедший рванул ворот гимнастерки. Мелькнула полосатая тельняшка.

— Где командир? — спросил матрос.

— Пойдем! — Иван повел его к ротному.

Возвратясь, Вишняков сказал бабке, что ей с внуком надо спрятаться.

— Сейчас тут стрельба будет. Подпол есть у тебя?

Надежно укрыв хозяев хаты, Вишняков и Чекалов вышли на улицу. Мокрый снег сразу облепил лица, руки.

— Морячок-то этот, — шепнул Иван, — от курсантов, что за Сергиево дерутся. Вместе действовать будем.

Николай вернулся в хату и отдал старухе весь хлеб и сухари, бывшие в его мешке.

— Где собирается рота? — спросил он Ивана. — Пошли!

За крайними избами Новоселья начинался перелесок. Батальон рассыпался вдоль кочковатого поля. Передвигались осторожно, от дерева к дереву.

Перестрелка слышалась со стороны Сергиева. Казалось, до того места, где воевали курсанты, не меньше версты. Ноги скользили в глинистой земле. Бойцы оступались, тихонько переругивались. Главное — курить нельзя; хоть дымком бы погреться.

Иван посмотрел на товарищей. Все перемазались в глине. Голенища сапог, полы шинелей в рыжих пятнах. Чекалов подмигнул ему, усмехаясь: «Вот какие мы красивые». Он пробовал сбить комья с отяжелевших подошв, но на грязь налипала еще грязь. Подоткнул за ременный пояс полы шинели.

На краю прогалины показались люди. Их было много. И они так же чертыхались и оступались в глине. Иван решил, что это свои, он даже хотел крикнуть: «Здоро́во, братцы!» Но «братцы» дали залп. Обрубленные пулями ветки посыпались с внятным шорохом.