Конец «Русской Бастилии»

В «заразном», где камеры казались закупоренными так, что струе воздуха негде просочиться, Серго открыл очень надежный способ общаться с соседями.

Через все отделение проходили отопительные трубы. Кладка вокруг них не могла быть капитальной. Серго удалось в одном месте, вынимая застывшую известь по кусочкам, сделать неприметную щель. В нее можно было протолкнуть записку.

Таким образом Серго узнал, что рядом находится тяжело больной человек. Орджоникидзе снова вступил в борьбу с тюремщиками.

Зимберг перевел неугомонного узника в Светличную башню. Башенные казематы были единственным местом в крепости, где каторжанам не удавалось наладить связь друг с другом. Карцер на тридцать суток! Тот самый срок, который по обещанию коменданта не должен был применяться…

Орджоникидзе выдержал боевое крещение, через которое проходили все бунтари на острове.

После карцера Серго снова поместили в четвертый корпус.

Кавказец еще не раз совершит «путешествие» по этому треугольнику. Светличная башня, четвертый корпус, «заразное отделение». И не раз доктор-каторжанин Федор Петров при минутной встрече прослушает кавказца и скажет ему:

— Берегите себя.

И долго еще Владимир будет искать кочующего поневоле Серго, пока, наконец, на вопрос: «Я — Лихтенштадт. Кто рядом?» — сосед ответит: «Я — Орджоникидзе. Как самочувствие, дорогой?»

32. Приметы бури

«С добрым утром — и каким чудесным утром — встанешь, и сразу — к окну. Солнце уже золотит верхушки сосен и играет в стеклах шереметевских избушек».

«Надо скорее кончать Гете — он отрывает меня от всего, что нужно мне сейчас. Может быть, когда-нибудь еще вернусь к нему».

«Просматриваю сейчас „программу“. Что из нее осуществилось? Только одно: основы политической экономии. Основы эти, действительно, заложены, хотя работать еще предстоит много. Тем самым, отчасти, и основы социологии, марксистской, конечно».

«Страшно доволен беседами с Орджоникидзе и все более убеждаюсь, что отчаиваться мне в области общественных наук нечего».

«Будет буря, мы поспорим и помужествуем с ней!»

Из дневников и писем В. Лихтенштадта.

В стены Шлиссельбургской крепости Серго принес горячее дыхание революционной борьбы, от которой люди были оторваны уже много лет.

Что происходит в большом мире? Какова сейчас расстановка революционных сил? Чего нужно ждать в ближайшее время?

На все эти вопросы мог ответить только Орджоникидзе. И он отвечал, как умел, с горячностью сердца, с пламенной верой.

С того дня, как Лихтенштадт установил с ним связь, они постоянно просились на прогулку в одну смену.

Рассказы Орджоникидзе были удивительны и глубоко волновали. Никогда еще революционное движение в такой степени не разрасталось вширь, как сейчас, охватывая все большие народные массы. И у руля революции — Ленин!

На острове это имя хорошо знали по книгам, проникшим сюда с воли. «Материализм и эмпириокритицизм» прочли многие. Заключенные сумели уберечь замечательную книгу от тюремщиков.

Сколько раз случалось, что надзиратели заставали каторжан за чтением запретной литературы. Тогда на помощь приходили спокойствие, выдержка. Незаметное движение — и книга раскрыта на новом, совершенно безопасном месте «одежки». Надзиратель заглянет через плечо и одобрительно кивнет: богоугодное чтение смягчает душу…

Политические каторжане воспринимали Ленина по-разному. Владимиру Лихтенштадту он близок и дорог как мыслитель, рулевой революции. Иустину Жуку не все доступно в ленинских работах. Но главное он понимает: это человек, который не на словах, а на деле выступает за интересы народа.

Иустин постигал Ленина очень душевно и тепло. Его трогало, что этот большой человек потерял старшего брата именно здесь, на невском островке. Увлекала ленинская решимость, и то, что он звал к восстанию с оружием в руках. Так, только так и мог быть решен вековечный спор!

Почти все встречавшиеся с Орджоникидзе, расспрашивали его, что думает, что пишет Ленин по такому или такому вопросу. Да и без того, о чем бы Серго ни говорил, он обязательно сворачивал на беседу о Владимире Ильиче. Рассказы Серго очень быстро становились известны на острове. Их передавали друг другу всеми способами. Эти рассказы вырывали людей из-за высоких тюремных стен, бросали в самое кипение жизни.

Вместе с Орджоникидзе его новые товарищи переносились во Францию, в маленькое селение Лонжюмо. Оно вытянулось вдоль дороги, по которой днем и ночью громыхали повозки, везущие молоко и мясо на парижские рынки. В Лонжюмо жили землепашцы, садовники, кожевники. Здесь однажды летом поселились очень молодые, жизнерадостные и добродушные люди. Они звали друг друга по именам: Семен, Инесса, Захар, Серго… Французам было известно, что это сельские учителя из России.

Очень странные учителя. В жаркие дни они ходили босиком. По вечерам гуляли в поле, громко пели и еще громче спорили. Вместе с ними гулял, пел и спорил невысокий человек, с узким разрезом смеющихся глаз и слегка картавым выговором. У него были рыжеватые усы и широкий лоб с большими залысинами.