Конец света

— Это кто? — спросил Саша одного из феллахов, показав на плакат.

— Ты не знаешь? — удивился феллах. — Это же великий учитель, Ходжахмет Ходжаев.

Феллах еще долго подозрительно оглядывался вслед Саше.

До катастрофы Булыгин-Мостовой жил на «Аэропорте» в Так называемых «писательских» домах, что справа от метро, если стоять лицом к институту МАДИ.

Адрес ученого Саше дали в Резервной ставке, перед тем как отправить его на задание.

Теперь надо было думать, как добраться от «Кропоткинской» до «Аэропорта», если не работает метро и если по городу не ездят такси.

Велорикша был вроде наиболее удобным транспортом, но относительно дорогим.

Чтобы не вызывать к себе подозрений, чтобы не выделяться и не рисковать излишними проверками, Саша решил выбрать транспорт, соответствующий своему статусу. А одет и экипирован Саша был по легенде, что он — Эдик Мирзоев, обрусевший и плохо знающий родной язык бывший футболист второго дивизиона от команды Наро-Фоминска, а ныне — шашлычник и мангальщик в городе Павлово-на-Оке, приехал в Москву навестить кунака…

Такой человечек как Эдик Мирзоев по нынешним понятиям не должен был шиковать и ездить на велорикше. Ему больше к лицу подходил обычный рикша-китаец-кули в оглоблях, что в рисовых конических шляпах и босиком бегали по Москве не хуже ипподромных рысаков.

Рикша нашелся сразу, стоило Саше помахать в воздухе рукой с зажатыми в пальцах двумястами афгани[5].

Кули оказался русским.

Покуда трусили по Тверскому бульвару до «Пушкинской», Саша узнал, что русские пачками теперь бросились принимать ислам, и что сам кули, Иса Иванов, который еще до прошлой недели был инженером Игорем Ивановым, тоже вот теперь сподобился, получил временную регистрацию и планирует даже начать свое собственное дело — заняться ремонтом и техническим обслуживанием велорикш.

На Тверской свернули налево и двинулись в сторону площади Маяковского.

— А где памятник Пушкину? — спросил Саша своего возчика.

— A-а, этого, на котором голубь всегда сидел? — тяжело дыша, отозвался запыхавшийся рикша. — Его по указу Ходжахмета Ходжаева снесли.

Памятника Маяковскому на том месте, где некогда Евтушенко с Вознесенским стихи студентам читали, тоже не было.

Не было и вывески ресторана «Пекин».

Вместо нее теперь была большущая надпись: «Шаурма».

— Тоже по указу Ходжахмета Ходжаева? — спросил Саша.

Но его шофер ничего не ответил. Ему было трудно протискиваться между торгующими всякой дрянью, он поминутно кричал: поберегись, увага, алярм!

— И это правильно, — согласился Саша, — незачем нам китайских кухонь, нам свою надо развивать.

На «Аэропорт» доехали за каких-нибудь полтора часа.

Собственно, пару месяцев назад, когда в Москве еще были электричество и бензин, когда работало метро и ездили такси, со всеми пробками Саша затратил бы на дорогу примерно столько же.

— Хозяин, накинь на пиво! — взмолился новоиспеченный Иса Иванов.

— Дык Ходжахмет Ходжаев пива не велел пить, — возразил Саша.

— Тогда на гашиш накинь, — настойчиво попросил рикша.

Саша протянул еще одну бумажку в сто афгани.

Отпустив оглобли, Иса Иванов принял позу служащего пуделя и, жадно выхватив банкноту, принялся кланяться мелкой дробью:

— Премного благодарен, помогай вам Аллах со всеми святыми.

— Аминь, — оборвал рикшу Мельников, — купи себе халвы с докторской колбасой.

Теперь надо было разыскать Булыгина-Мостового.

Вид некогда респектабельного двора вызывал сомнения в том, живут ли теперь здесь приличные люди.

Возле переполненных, минимум месяц не вывозившихся мусорных контейнеров, служивших теперь основанием для зловонного Монблана наваленных на них отходов жизнедеятельности, уныло рыжели ржавчиной несколько остовов сожженных автомобилей, в выбитые окна которых тоже теперь сваливали и набивали месяцами не вывозившийся мусор.

«Что здесь будет летом в жару? — мысленно Саша задал себе вопрос. — Совсем пропадет Москва!»

Возле парадной, где по прописке до катастрофы проживая Булыгин-Мостовой, кто на ящиках из-под пепси-колы, кто на четвереньках, — сидели взрослые мужчины и скалились полными золотых зубов улыбками.

Мужчины играли в нарды.

— Салам алейкум, — на всякий случай сказал Мельников.

— Ти куда идеш, дарагой-уважаемый? — спросил один из игравших, и все поглядели на Сашу.

Мельников тоже во весь рот улыбнулся своими рандолевыми[6] фиксами, что перед самой отправкой вставили ему там, в Резервной ставке, и тоже на ломаном русском и с мягким восточным акцентом вежливо отвечал:

— Я, уважаемый, иду в квартира номер сорок семь, кунак у меня один тут живет, к нему я приехал.

Мужчины переглянулись.

— Слушай, уважаемый, в сорок седьмой квартира я живу, там твой кунак никак не живет, — сказал тот, что только что бросал кости игральных кубиков. — Ты что-то ошибся, наверное, как твой кунак зовут?

— Мой кунак Булыгин-Мостовой зовут, фамилия его, — ответил Саша, снова даря всем блистательную улыбку своей позолоченной дентальности. — Я с мой кунак в футбол в Нальчике играл на Кубок Дагестана, я ему гашиша привез, дыня привез, насвай привез…

Мужчины переглянулись.